ПРИЗНАТЬ, ЧТОБЫ СОЕДИНИТЬ

Истина, свобода — такие привычные, обыденные слова. Мы произносим их на каждом шагу: свободный проезд, свободное время, истинный успех, истинный друг. Обычно мы применяем их к вещам, событиям, поступкам, чтобы подчеркнуть их ценность и привлекательность. Одна из самых известных евангельских формул «истина сделает вас свободными» составлена именно из этих знакомых слов, но остается загадкой. И в этом ее парадокс…

Противостояние

Можем ли мы констатировать, что в нашей жизни истина всегда стоит на страже свободы? Какая истина? Какой свободы? Свобода нам представляется высшей ценностью в различных областях: научном познании, искусстве, сфере массовых коммуникаций, политике, нравственном выборе. Она становится не только базой демократического или правового общества, но и основой идентичности личности. Быть самим собой означает располагать своим временем, располагать собой. Человек, который не принадлежит самому себе, в высшей степени несвободен.

Понятие истины вызывает у нас больше подозрений. Хотя бы потому, что в недавнем прошлом оно служило орудием чудовищных злоупотреблений (вспомним газету «Правда», в которой не было правды). Господствовавшие идеологические системы использовали свою «правду» в целях манипуляции массовым сознанием. Сегодня, напротив, «правд» стало гораздо больше: нам все чаще приходится слышать о толерантности, мультикультурности, многоконфессиональности. «То, что считается истиной по сю сторону Пиренеев, считается заблуждением по ту сторону их», — остроумно заметил в свое время Блёз Паскаль.

На этот плюрализм истин накладывается ускорение времени: социальные, экономические, технические преобразования влекут за собой размытие границ и последующий хаос во всем, что определяло уклад жизни человека, его нравы, традиции, житейскую мудрость. К этому следует добавить головокружительное развитие информационных технологий и новейшие возможности создания визуальных образов: от метеорологии до экономики, от астрофизики до медицины. Все это сдвигает ориентиры, отнимает дар отличать подлинное от правдоподобного, реальное от виртуального.

Получается, что классическое определение истины — соответствие человеческого мышления объекту познания — беспомощно перед нынешней реальностью. На каждом шагу мы сталкиваемся со взорвавшимся мышлением, пресыщенным разнообразнейшей информацией, и объектом познания, исчезающим на наших глазах.

Если взглянуть на противостояние истины и свободы не на сцене общественной жизни, а в глубинах самосознания, мы можем констатировать, что втайне мы нередко готовы скорее опровергнуть истину во имя свободы, чем поступиться своей свободой ради торжества истины. Кто хотя бы раз в жизни не прошел сквозь соблазн воспротивиться религиозным или этическим истинам, которые ставят под сомнение принятые нами решения?

Свобода подразумевает определенную независимость по отношению к внешним причинам, право совершить субъективный выбор. В этом она противоположна понятию истины, которое призывает не столько к действию, сколько к приятию, не столько к личной инициативе, сколько к уважению принципов, не столько к правам субъективности, сколько к обязанностям объективности.

Итак, мы увидели, что свобода против истины ведет странную и нескончаемую войну. Свобода обвиняет истину в том, что та подавляет, ограничивает ее права; истина обвиняет свободу в том, что та слепа и слишком своевольна.

«От», «для» и «с»

Рассмотрим, что есть истина в области науки. Научный поиск истины требует свободы мысли, которая способна поставить под вопрос предрассудки, стереотипы, неточные суждения своих предшественников. Строгость научного познания не только невозможна без свободы мыслящего духа, но, в свой черед, защищает нас от тирании готовых клише и идеологических упрощений. Она учит мужеству ставить такие вопросы, без которых мысль оказывается в плену у мнимостей; учит доверять только доводам разума, не поддаваясь давлению извне. Интеллектуальная честность делает человека свободным. Упомяну двух выдающихся героев такой свободы: Галилео Галилея и академика Андрея Дмитриевича Сахарова.

И все же интеллектуальная свобода не исчерпывается свободой и честностью научного поиска. Сфера экспериментальных наук заканчивается у той черты, за которой начинается область внутренней жизни человека, где он выбирает свободу или несвободу, истину или ложь.

Свобода предполагает ответственность, она исключает отстраненность. Чистая научная истина предполагает отстраненный взгляд, обязывает держать необходимую дистанцию. Научное познание, которое требует высочайшей компетентности в том, чтобы распутать клубок причинно-следственных связей, сформулировать соответствующие законы, ничего не может сказать об их целях. Чего мы в действительности хотим? К чему стремимся? И по какому праву? Реальная свобода недоступна, пока не найдены ответы на эти вопросы. И наука не в силах дать эти ответы, их нет в законе свободного падения или всемирного тяготения. Постулаты атомной физики не проливают свет на тайну мужества Галилея или совести Сахарова.

То же самое мы можем констатировать, перейдя из области теоретического знания в область практического применения в технике. Сколько свободы принесли человеку технические завоевания — от покорения огня до освоения атомной энергии! Благодаря познанию человек совершает триумфальное шествие к полному господству над миром. Но внезапно на этом пути многие вещи становятся предметом выбора, который часто неотделим от ответственности за будущее. Подумаем о власти женщины, которая сегодня может выбрать пол будущего ребенка, и об ответственности метеоролога, который может «заказать» погоду на завтра. И как человек сумеет распорядиться приобретенной властью над геномом?

Свобода технической реализации научных достижений открывает неслыханные возможности, которые в свой черед порождают новую несвободу и непредвиденные опасности. Наши предки боялись, что небо может упасть им на голову. Но сегодня экологические катастрофы или вероятность взрывов на атомных станциях придают этому страху объективную актуальность. Новые технические возможности демонстрируют нам парадоксальность свободы, которая одновременно расширяется и сжимается.

Стремительное развитие технических средств с небывалой остротой ставит вопрос о целях. Технический прогресс не может быть предоставлен собственной логике развития, иначе оно неизбежно будет сопровождаться пренебрежением свободы. Весьма показательно, что сегодня общественные комитеты по вопросам этики включают в себя не только ученых, способных оценить возможное и невозможное, должное и недолжное в сфере технического прогресса, но также юристов, философов, богословов. Свободу нужно защищать.

Обратимся теперь к области политики, где речь идет о том, как обеспечить сосуществование свобод в общественной жизни. Работа правозащитников, которые имеют дело с тяжелым наследием тоталитарности, красноречиво свидетельствует, что и в политической сфере истина порождает свободу. Даже если она осуществляется в несовершенной форме вынужденного компромисса, даже если заставляет принимать мнение большинства. Но именно эта «несовершенная» истина может предотвратить господство авторитарных и идеологических искажений. Союз истины и свободы является гарантом демократии с ее законами о свободе слова и совести, с практикой референдумов и широкого общественного обсуждения. По-настоящему такие простые вещи мы начинаем ценить только после того, когда нас их лишают.

Но этот союз весьма непрочный. Мы прекрасно знаем, что демократия создает угрозу анархии, что утверждение принципа правового сознания не исключает возможности манипулировать общественным мнением. Мы видим, сколько споров вызывает толерантность, под маской которой может скрываться бесхребетный релятивизм; как забота о светскости общества выражается в нивелировании проблем современности; к какому либерализму может привести на первый взгляд обоснованная забота о свободе. Как распутать этот клубок противоречий?

Итак, истина полифонична, а свобода не сводится к независимости и непринужденности. Чем острее противоречия, тем драгоценнее союз истины и свободы. И если коснуться самосознания личности, совести, это окажется та сокровенная точка, в которой свобода состоит в признании истины. Эта внутренняя свобода — в мужестве, в ответственности, в силе любить. Ее противоположность — трусость и малодушие. Мы можем увидеть такую внутреннюю свободу в упомянутом выше академике Сахарове, а также в Махатме Ганди или Мартине Лютере Кинге — личностях, которые были готовы смотреть истине в глаза, даже когда за это приходится платить ценой благополучия и самой жизни.

Источник этой свободы таится глубже научного познания и политической власти. Подлинность личности не имеет ничего общего с позитивизмом, поскольку она не является предметом доказательства или опытного познания, но является свидетельством. Она не имеет ничего общего с логикой прагматизма, поскольку не сводится к способности человека приносить или извлекать пользу, но обнаруживает мужество быть (в перспективе знаменитого вопроса «быть или иметь»). Она ничего не имеет общего с релятивизмом, поскольку уникальность личного возвышает нас до вселенского. Вот почему в благородных свидетелях истины всякий человек может узнать самого себя.

Я — не есть одинокая свобода, отягощенная этическими предписаниями. Я есть «от», «для» и «с». Эти три предлога определяют истину личного существования в ее отношении к другим. И только эта истина оказывается свободоносной.

Связь с другим человеком может быть только в виде ответственности, независимо от того, принимаем мы ее или отвергаем, можем мы или не можем сделать для другого нечто конкретное. Сказать — вот я. Давать. Быть человеческой личностью состоит именно в этом. Эммануэль Левинас

 

Легенда о великом инквизиторе

«Если вы пребудете в слове Моем, вы познаете истину, и истина сделает вас свободными». Спаситель не хочет приковать нас к Себе цепями рабства. Воскресение свершилось без шума, как будто для того, чтобы вера учеников была основана не на зрелищных спецэффектах, а на немногословном доверии любви. Бог идет на этот риск, потому что Ему нужен наш свободный ответ. В знаменитом эпизоде романа «Братья Карамазовы» Достоевский обращается к эпохе инквизиции и пытается представить, как развивались бы события в случае Второго пришествия. Христос оказывается в тюрьме, и мы присутствуем при Его разговоре с великим инквизитором. Путеводной нитью этого разговора становится история трех искушений в пустыне.

Великий инквизитор упрекает Христа в том, что Он не уступил диаволу. Вместо того чтобы выбрать легкие пути к успеху, Он выбрал постепенное завоевание сердца человека, по-царски уважая его свободу. «Ты не сошел потому, что опять-таки не захотел поработить человека чудом и жаждал свободной веры, а не чудесной. Жаждал свободной любви, а не рабских восторгов невольника пред могуществом, раз и навсегда его ужаснувшим. Но и тут Ты судил о людях слишком высоко, ибо, конечно, они невольники, хотя и созданы бунтовщиками. Вместо того чтобы конфисковать человеческую свободу, ты ее расширил».

Инквизитор с гордостью говорит, что исправил Благую весть, подменив непосильное бремя свободы обещаниями хлеба досыта. Затем он освободил людей от ответственности, от совести и, наконец, установил царство абсолютного политического господства. Он хвалится, что тем самым осчастливил людей, сумел создать эффективную экономику, ущемив лишь человеческую свободу.

Нередко этот рассказ истолковывают как пророчество о том, что произошло в России в ХХ веке. Но Достоевский видел большее. В трех предложениях искусителя, «в этих трех вопросах как бы совокуплена в одно целое и предсказана вся дальнейшая история человеческая. Теперь, когда прошло пятнадцать веков, мы видим, что все в этих трех вопросах до того угадано и предсказано и до того оправдалось, что прибавить к ним или убавить от них ничего нельзя более».

Они касаются в каждом из нас самого слабого места: чаще всего мы предпочитаем иметь, а не быть; выбираем господствующее мнение вопреки голосу совести, а общественный конформизм предпочитаем ответственной свободе. Но Бог желает сотворить Себе обитель не в мире, а в человеческом сердце. Только когда мы лжем самим себе относительно нашего подлинного счастья, Он отступает от нас. Тогда мы понимаем, что нуждаемся в исцелении, прощении, воссоздании. Мы нуждаемся в дарах Святого Духа. Христос обещает их накануне Страстей. В день Пятидесятницы Он изливает тот Дух Истины, который шепчет в наших сердцах неизреченными стенаниями «Авва, Отче», который свидетельствует о нашей сыновней свободе.

Теперь мы не станем воспринимать частичный аспект истины за всю истину. Поскольку мы открыли в Иисусе Христе, что истина — это Личность, мы будем осторожны с позитивизмом, который хотел бы, чтоб вся свобода держалась на равновесии, установленном завоеваниями науки, и состояла в господстве над миром, которое она нам обеспечивает. Поскольку мы можем созерцать в Иисусе Христе истину поруганную, уничиженную, распятую, мы не станем измерять ее критерием эффективности. Мы догадываемся, что бывают такие поражения, которые являются подлинным успехом. Поскольку мы произнесли в смущении: «Господи, куда нам идти? Ты один имеешь глаголы вечной жизни», мы не потеряем ни разум, ни сердце перед лицом релятивизма. Безграничное разнообразие культур, традиций, религий нам позволят лучше измерить широту, высоту и глубину человечества, которое Христос пришел искупить. И тогда эта признанная истина в самых сокровенных глубинах нашего естества, эта свобода, которую мы получили от Бога, придаст подлинный смысл всем нашим научным, техническим, гражданским усилиям.

Пусть другие способны лишь на рабское поклонение. Но от нас Он ждет благородного преклонения колен, на которое способен только свободный (Шарль Пеги)

Лобзание мира

На судебном разбирательстве, которое затеял великий инквизитор, его узник не отвечал ни слова. Но едва инквизитор закончил свою речь, Иисус приблизился и поцеловал его. Этот поцелуй обжигает сердце и остается в мыслях. Быть может, в определенные критические моменты, когда мир затевает суд над истиной Евангелия, существует только один способ свидетельствовать о ней — лобзание мира. Так поступали мать Мария Скобцова и Франциск Ассизский, чтобы отверженного восстановить в его истине и в достоинстве возлюбленного сына Божия. Так вел себя Иисус перед Пилатом. Даже если порой нам трудно «пребыть в Слове», как требует Господь от учеников, по крайней мере, пусть наше сердце горит от этого прикосновения. Пока наше сердце горит Словом, даже если подобно Ивану Карамазову мы замыкаемся в своих идеях, истина ближе к нам, чем это может показаться, и уже делает нас свободными.

Протоиерей Димитрий Сизоненко