Преображение в литературе

В праздник Преображения Господня предлагаем вам видео и расшифровку первой лекции в только что открывшемся Феодоровском просветительском центре 20.09.2014 — «Тема Преображения в мировой литературе» архимандрита Ианнуария (Ивлиева).

 

Расшифровка лекции:

У человека, у любого человека, есть две очень важные жизненные интуиции. Одна из них подсказывает человеку, пусть он даже не может это логически и доказать, но это чувство, интуиция, что мир благоустроен. Ну, во всяком случае, в мире существует красота, гармония, порядок – то, что называется в Священном Писании и в философии древних «Логос», «Слово». И в эту интуицию входит также представление о том, что то, что мы видим, ощущаем и чувствуем, далеко ещё не вся реальность, что значительная часть реальности скрывается за внешними её проявлениями. Но вот об этом хорошо в своё время сказал стихами философ Владимир Соловьёв:

Не веруя обманчивому миру,

Под грубою корою вещества

Я созерцал нетленную порфиру

И узнавал сиянье божества…

Вот эта интуиция красоты, гармонии, радости (а всё это доставляет человеку радость) – это то, что в Священном Писании называется «слава Божия». Ну для нас понятие «слава» – это слово многозначное, конечно, но в Библии этим словом обозначается чаще всего чувственное проявление Бога. Вот когда, предположим, мы видим нечто очень красивое, восхищаемся этим, у нас как бы из души вырывается: «Но это же божественно!». Ну, разумеется, это никакое не доказательство, но это отвечает каким-то нашим внутренним интуициям, какому-то нашему чувству. 

Я обычно привожу такой пример. Когда Карл Линней… Помните, кто такой был Линней? – Знаменитый в Швеции ботаник, или естествоиспытатель, который создал классификацию растений, животных…  Мы пользуемся понятиями «семейство», «род», «вид», «сорт» и т.д. Однажды его пригласили прочитать лекцию из Швеции в Шотландию, в Эдинбург. И это было в апреле месяце, и он ехал по горной Шотландии на коляске, и все горы были покрыты замечательными цветами весенними – вереском. Ну, не наш вот этот вереск, который у нас в лесах растёт, – такой маленький, кустики, да? А ведь семейство вересковых очень обширно, к нему относятся такие прекрасные кусты, как рододендроны, или азалии, все вы знаете. Вот вы представляете себе: все горы, красные, голубые, жёлтые – всё было покрыто цветами. И когда Линней это увидел, то он вышел из коляски, упал на колени, расплакался и возблагодарил Бога. Вот это внутреннее глубокое ощущение – это называется «слава Божия», он увидел «славу Божию».

 То же самое можно сказать о другом естествоиспытателе голландце… Кто открыл микроскоп? Из зала: Левенгук. Левенгук. Какая образованная публика! Спасибо. Он сделал микроскоп и взял капельку воды какую-то, из лужи там или откуда-то, и посмотрел на неё в микроскоп, и вдруг поразился: он не видит ничего простым зрением, а через эти линзочки он увидел, что там какие-то (как он назвал) анимакулы – зверьки, маленькие зверушки со всякими усиками, с хоботочками, – ну, то есть какие-то там инфузории, бактерии. Сначала он испугался, даже не мыслил, что такое может быть, но потом пришёл в себя и тоже возблагодарил Бога за то, что вот такие вещи существуют. И это тоже «слава Божия».

Я уж не говорю о прекрасных произведениях искусства, или литературы, музыки. Помните начало хора из последней части Девятой Симфонии Бетховена, что там звучит? Ода Шилллера «К радости». Вот там же первые слова, ну не очень удачный перевод, по-немецки я уже не буду говорить сейчас:

Радость – дочерь неземная, 

Ты слетаешь к нам с небес! 

Мы в восторге беспредельном 

Входим в храм твоих чудес!

Вот это гимн, конечно, «славе Божией» – радость.

Не всё, что мы видим на поверхности, является окончательной реальностью. Что-то там скрывается в глубине, и это люди все ощущают. Эта интуиция есть у всех, просто не все могут её выразить словами. Это ощущали древние люди, язычники какие-нибудь, для которых вот этот лес был полон каких-то духов, дриад… Эти горы были полны тоже каких-то там нимф, ореад, там наяды в речках сидели и т.д. Ну, а уже более развитые религии – такие, как аврамические религии, исповедуют единство божества, которое стоит за всем этим видимым миром: «Верую во Единого Бога Отца, Вседержителя, Творца неба и земли».

 То есть религиозное чувство человеку даётся из созерцания, из наблюдения окружающего мира. Пусть не каждый отдаёт себе в этом отчёт, но это есть. В богословии это называется «космологическое доказательство бытия Божия», «телеологическое доказательство» – это уже схоластика. 

Это вот одна интуиция – Бог есть. Как бы мы ни называли, слово «Бог» – это слово, которое немножечко для нас отдаёт каким-то антропоморфизмом, конечно. Мы можем говорить «Единый», «Всемогущий», там «Всеблагой» и т.д., и т.д., разные названия применять, но мы понимаем, что это Бог.

Вторая интуиция, не менее важная, – это интуиция страданий. С одной стороны – радость, красота, гармония, которые дают нам представления о Боге, а с другой стороны – человек постоянно страдает. Он ощущает, что его жизнь ненормальна, она недолжная. Он всё время ощущает нечто недолжное. Если бы его зубная боль, или любые болезни, или отсутствие денег (нищета), или отсутствие умственных способностей и т.д., и т.д. – всё было бы нормально, он бы этого не ощущал. Ведь человек ощущает зубную боль только тогда, когда у него болит зуб, а когда зуб не болит – это норма. Но человек постоянно пребывает в состоянии стресса, страдания, страдания в самом широком смысле как какой-то ограниченности. Человек ограничен в пространстве, во времени, человек ограничен своим рождением, своим внешним видом, он не выбирает чаще всего свой жизненный путь и т.д., и т.д. Эта ограниченность человека, эта несвобода, простирается так далеко, что в конце концов человек превращается в прах и умирает. И если он от этого страдает (а человек постоянно страдает), то это значит, что это не нормально. Потому что, если бы это было нормально, человек этого бы не ощущал, не страдал бы. А раз это не нормально, значит либо где-то есть, либо где-то было, либо где-то должно быть нормальное состояние. Вот эта интуиция, ну, скажем, должного, нормального, иной жизни, вечной жизни, отсутствия смерти и т.д. – это вторая великая интуиция, которая даётся нам, нашим страданиям; т.е. красота даёт нам (в самом широком смысле) понятие о Боге, а наше страдание даёт нам ощущение, скажем так, вечной жизни.

То, что мы здесь видим, всё немножко не так, ограниченно. Об этом говорили многие философы, об этом мы с вами поговорим. Я сейчас хочу просто процитировать маленький кусочек из Первого послания к Коринфянам апостола Павла, помните, 13-ая глава. Эта глава посвящена любви. Павел пишет (Я читаю Синодальный перевод, который неточный, я потом поправлю):

12 Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицем к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан.

Богом, сейчас имеется в виду.

Перевод немножко неточный, потому что там ни о каком стекле речи нет в подлиннике. Вот правильно по-славянски: «…якоже зерцaломъ въ гадaніи…»

 Т.е. как в зеркало – загадочным, т.е. вот эта реальность, которая на поверхности, а она ещё не есть окончательная копия реальности, это знание наше всегда отчасти, о чём здесь и пишет Павел. И говорит: мы сейчас смотрим как бы в зеркало на всё. Этот образ зеркала очень древний и глубокий образ, пожалуй, в философском плане восходящий к Платону. 

Помните у Платона в книге «Государство» есть замечательный миф о пещере. Вот он даёт как бы основу для такой точки зрения о том, что всё видимое нами – несовершенное видение. Платон рассказывает мифический такой рассказ, который образно представляет. 

В глубокой пещере живут люди, и всё, что они видят вокруг себя, – это тёмная пещера и стены этой пещеры. Выход из пещеры – там, далеко наверху, едва там просвечивает что-то такое. Но когда проносятся во внешнем мире облака или что-такое там движется, то отсветы отражаются от стен пещеры, и люди воспринимают эти тени на стенках пещеры как свою истинную реальность. Так вот они живут: они видят эти тени, они думают, что это окончательная реальность. И вдруг одному из этих людей, живущих в пещере, каким-то чудом удалось пробраться туда, наверх, к этому отверстию. И он просунул туда голову. Сначала он ослеп, естественно, потому что его озарил свет, но потом, когда глаза привыкли, он увидел, о чудо, трёхмерный мир! Не двухмерный – на плоскости этих стен, а трёхмерный! Там деревья какие-то были, плыли облака, ходили люди, летали птицы, волновалось море. И он был поражён: он понял, что всё, что он до сих пор видел, – это лишь частичное знание, поверхностное, это всего лишь тени.

 А помните у того же Соловьёва:

Милый друг, иль ты не видишь,

Что всё видимое нами –

Только отблеск, только тени

От незримого очами?

Это знаменитое стихотворение «Милый друг», да? Вот именно об этом пишет апостол Павел в своём Первом послании к Коринфянам, только здесь уже, не знаю, здесь стены заменяют зеркало.

Теперь я немножечко всё-таки обращусь к самой теме преображения. О самом понятии «преображения» хочу поговорить. Посмотрим, как это связано с нашими предыдущими рассуждениями.

Фактически «преображение» будет вам всем хорошо знакомое, наверное, слово – «метаморфоза» μεταμόρφωσις [метаморфосис]. «Метаморфоза» – это по-гречески, а по-латыни, может, кто-то помнит? Если перевести «μετα-μόρφωσις» – «транс-формация». Что имеется в виду? Имеется в виду следующее. Что в мире могут происходить какие-то изменения формы существования, или образа бытия, при сохранении сущности. Значит, сущность остаётся тождественной самой себе, а форма меняется. Ну, простейшие примеры из биологии. Возьмите, например, бабочку. В биологии все знают, что она испытывает метаморфозы, да? Бабочка откладывает яички, из яичек вылупляются гусеницы, из гусеницы становится куколка, куколка становится бабочкой. Все эти предметы, все эти существа, все они непохожи друг на друга. Ну, как? Бабочка и куколка, как и гусеница, они же непохожи! Но это одно и то же существо, испытывающее разные способы существования. Вот это и называется метаморфоза. Ну, и в биологии мы знаем таких метаморфоз великое множество. 

И если мы всё-таки обратимся к Новому Завету, то мы это слово там неоднократно увидим, либо, во всяком случае, поймём, что за этим скрывается. Всем вам известно, разумеется, Преображение Господа Иисуса Христа в синоптических Евангелиях у Марка, у Матфея, у Луки. Это история. Ну-ка, вспомним, как тропарь поётся:

Преобрази́лся еси́ на горе́, Христе́ Бо́же, / показа́вый ученико́м Твои́м сла́ву Твою́, / я́коже можа́ху…

Да? То есть вот насколько они могли осознать, прочувствовать Славу. Что значит «Славу»? Я уже вам говорил – это чувственное явление Божественного. Вот когда мы, например, говорим о том, что вот у нас есть комиссия по канонизации при Патриархии. И эта комиссия подготавливала материалы по канонизации тех или иных святых, а потом на Архиерейском соборе, скажем, эти святые прославляются, да. Вот на соборе были прославлены такие-то такие святые. Что значит «прославлены»? Что, значит, архиереи все вскочили на соборе и начали кричать: «Слава вам, святые, слава вам, святые!»? Нет, конечно. Это собор признал, что в этих людях, которые вот сейчас обсуждались, великие там люди, в них мы наблюдаем присутствие Бога, Божественность, совершенно явно в их поведении, в их словах, в их трудах, в их подвигах. Вот что значит «Слава». «Слава» – это чувственное восприятие Божественного.

И вот Иисус (вы видите), Он поднялся на гору и преобразился перед…, т.е. произошла некая метаморфоза. Он преобразился, и из просто человека перед очами этих апостолов встал в Божественной Славе. Но это довольно поздний рассказ; то, что писал апостол Павел гораздо раньше. Этот рассказ глубоко символичен, разумеется, он относится к так называемым «мессианским историям». Вот посмотрите, что здесь сказано:

² И, по прошествии дней шести, взял Иисус Петра, Иакова и Иоанна, и возвел на гору высокую особо их одних, и преобразился перед ними.

³ Одежды Его сделались блистающими, весьма белыми, как снег, как на земле белильщик не может выбелить.

⁴ И явился им Илия с Моисеем; и беседовали с Иисусом.

⁵ При сём Петр сказал Иисусу: Равви! хорошо нам здесь быть; сделаем три кущи: Тебе одну, Моисею одну, и одну Илии.

⁶ Ибо не знал, что сказать; потому что они были в страхе.

⁷ И явилось облако, осеняющее их, и из облака исшёл глас, глаголющий: Сей есть Сын Мой возлюбленный; Его слушайте (Мк.9:2-7).

Это очень похоже на историю во время Крещения, помните, там тоже появляется Голос, слышим Голос с Небес, который говорит:

Сей есть Сын Мой возлюбленный, в Котором Мое благоволение (Мф. 3: 17).

Очень похоже. В чём символика этого рассказа? Рассказ относится к так называемым «мессианским историям». Ведь Христос никогда на земле не говорил: «Я Христос, Я Мессия». Такого не было, да, не было, в Евангелиях мы не встречаем этого. Но вот эти рассказы богословского содержания символически показывают, что всё-таки Он есть Христос, причём Христос необычный, Мессия необычный, Мессия, который приходит перед Концом света. Перед Концом света должны были появиться Моисей и Илия. Вот они здесь и появляются, как бы символизируют, что с приходом Иисуса Христа наступает уже смена времён, уже начало Конца.

Дальше – голос, который говорит этим ученикам Иисуса из облака:

«Сей есть Сын Мой возлюбленный»

 Нам это практически ничего не говорит. Ну, сказал, что это Мой любимый Сын. Но ведь это же цитата, это же цитата из Библии. Небесный Голос цитирует Священное Писание, Книгу Бытия! Ведь эти слова о возлюбленном Сыне только однажды в Библии упоминаются – тогда, когда Авраам приносит в жертву своего сына или готов принести в жертву своего сына. Как его звали? Исаак, совершенно верно. Значит, смотрите: как там эти слова говорили о жертвенной готовности, о жертве, так же и здесь. Ведь какого Мессию ожидали иудеи в те времена? Ну это будет великий царь из рода Давидова, который поразит всех своих врагов жезлом железным, который будет истреблять непокорных язычников, а иудеев вознесёт и поставит во главе всего мира и т.д. Вот на что уповало население, в основной массе, население Иудеи того времени.

А здесь ведь мы же видим совершенно другого Иисуса, который никого не будет ни убивать, ни покорять, а который, наоборот, будет убитым и принесённым в жертву. Ведь эти слова говорят о жертвенности! Для нас это не звучит, но для людей того времени, которые прекрасно знали Священное Писание, это всё звучало. Так вот: «Его слушайте!» Не Моисея, не Илию, Его слушайте, Он есть ваш истинный Мессия. Вот это сцена Преображения.

 Но объяснение того, что же такое есть «метаморфоза», мы, пожалуй, лучше понимаем из Послания к Филиппийцам. В Послании к Филиппийцам у апостола Павла во 2-ой главе есть гимн Иисусу Христу. Это один из древнейших христианских гимнов, он здесь цитируется. Ну, он у нас переведён, конечно, не в стихотворной форме. Начинается он так об Иисусе: Иисус Христос

6 Он, будучи образом Божиим, не почитал хищением быть равным Богу;

7 но уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек;

8 смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной.

9 Посему и Бог превознес Его и дал Ему имя выше всякого имени,

10 дабы пред именем Иисуса преклонилось всякое колено небесных, земных и преисподних,

11 и всякий язык исповедал, что Господь Иисус Христос в славу Бога Отца.

Ну вот, о чём здесь речь? Ведь немножко непонятно кажется: «Он будучи образом Божиим, не почитал хищением быть равен Богу».

«Будучи образом Божиим»… Но ведь и Адам тоже образ Божий! Здесь вовсе не… Образ Божий… Вот Адам, как и каждый из нас здесь, – образ Божий, да? Как это будет по-гречески – «образ»? Икона, икона, т.е. некое изображение Бога, да? С каким-то смыслом. Но здесь не об этом речь. Здесь по-гречески стоит: Он μεταμόρφωσις μόρφωσις – «Он был в морфе Бога», μετα-μόρφωσις, «μετα» – это значит «пере», «μόρφω» – образ существования. Вы помните: бабочка в яичко, т.е. переход из одного состояния в другое. Вот эта форма бытия называется по-гречески «морфе», отсюда «мета-морфоза». Так вот здесь говорится о том, что Иисус Христос имел образ существования Бога. Ему не надо было похищать Свою Божественность, как это сделал Адам в своё время. Ему этого не нужно было делать: «Он не почитал хищением быть равным Богу». Он и так был Богом!

Но, наоборот, Он воплотился, стал человеком, по виду стал как человек. Мы видим здесь вот такое опять же преображение. И «принял образ раба» – способ существования рабский. Рабский способ существования называется «человек», да? Значит, был Богом, стал человеком, не оставляя, конечно, Своей Божественности. Вот мы видим здесь некую трансформацию, тоже вот это преображение, т.е. в этом стихотворном отрывке перед нами само Боговоплощение предстаёт как некая метаморфоза.

Так что вот и человек может показать себя Богом, как на горе Фаворской, и Бог может стать человеком – это тоже метаморфоза, преображение.

Мы говорили с вами о том, что человеческая интуиция даёт нам представление о Божественном, о Божественном, что за всем видимым миром скрывается нечто Божественное. Ну, язычники называют «боги», «духи», мы говорим «Бог», во всяком случае – нечто Божественное. И вот эта древнейшая человеческая интуиция породила всё великое многообразие фольклорных мотивов преображения. Ну, вспомните вы хотя бы русские народные сказки. Сколько там всевозможных метаморфоз! Вы сами можете вспомнить, например: «Алёнушка и братец Иванушка», который стал козлёночком – вот это преображение; или там какие-нибудь животные, которые помогают людям, начинают говорить и ведут себя почти как люди: там Иван-царевич и Серый Волк, который помогает; или, вспомните, Снегурочка, да, – вот это фольклорные мотивы. Их великое множество, можно перечислять до бесконечности! Так что это глубокая внутренняя интуиция народа.

То, что мы видим, далеко не всегда отражает истину. Это знает, конечно, каждый. Ну, вот Левенгук не видел этих бактерий в капельке, а вот сделал микроскоп – и увидел. Или, например, вот современная физика (ну, уже далеко не современная, конечно) – начало 20-ого века, теория относительности Эйнштейна. Вспомните, что у Эйнштейна свет, радиация световая имеет определённую скорость, причём свет распространяется со скоростью, например, 300 тыс. км/сек. Всё, что мы видим, мы видим благодаря свету. Вот свет отражается от этой стенки, попадает мне в глаз, только тогда я вижу, да. Но свет же от стенки до моего глаза проходит некоторое расстояние! Оно, конечно, ничтожное, поэтому я мгновенно вижу. А вот возьмите вы Солнце, предположим. Свет от Солнца идёт сколько минут? Восемь минут! Т.е. то, что я вижу сейчас на Солнце, там пятно какое-нибудь, восемь минут! Я-то думаю, что оно сейчас, а на самом деле оно там было восемь минут тому назад. А что оно, это солнце, оно, можно сказать, рядышком с нами! А что говорится об отдалённых звёздах, о звёздных скоплениях, оттуда свет к нам доходит за миллионы и миллиарды лет! Мы-то думаем, что вот небесный шатёр раскинут перед нами, вот там звёзды, и мы видим вот, вот сейчас эти звёзды! Да нет, мы видим не эти звёзды, а такие, какими они были несколько миллиардов лет тому назад! Свет-то шёл до нас  столько времени! Может быть, этих звёзд уже там давным-давно и нет!

Всё это, конечно, всё, что мы знаем (я не говорю уже о таких вещах – о таких более поздних отраслях физики, как квантовая механика с наблюдением микромира), там вообще всё непонятно, и всё-таки всякая видимая реальность далека от истины.

Эта тема обманчивой видимости нашла себе отражение не только в фольклоре, но, скажем, в древней философии, причём очень такое глубокое отражение. На юге Италии родилась такая философская школа элеатов, да, там Ксенофан, Парменид, а потом Зенон (это уже V-ый век), который утверждал парадоксальную, казалось, бы вещь о том, что вот мы-то видим, что всё движется вокруг нас, а на самом деле никакого движения не существует. Он просто шёл по стопам своего учителя Парменида, который говорил о том, что всё, что мы видим и чувствуем, не отвечает реальности. Истинная реальность – это то, что мы можем помыслить. И вот у этого Зенона… каждый из вас, кто изучал немножко философию, помнит: есть так называемые апориʹи (от др.-греч. ἀπορία, трудность — внешне парадоксальные рассуждения на тему о движении и множестве, автором которых является древнегреческий философ Зенон. — прим. ред.)  Т.е. апория – это логическое утверждение, которое невозможно в реальности. 

Вот «Ахиллес и черепаха». Мы скажем: Ахиллес бежит за черепахой, ну, конечно, он её схватит, догонит.  Но Зенон логически доказал, что Ахиллес никогда не догонит черепаху, потому что пока он пробежит расстояние до черепахи (а черепаха движется, ну, скажем, в десять раз медленнее Ахиллеса), она уже успеет пройти одну десятую этого расстояния. И Ахиллесу надо будет пробежать одну десятую расстояния, но за это время ведь черепаха проползёт уже одну сотую ещё расстояния! Там – пробежит ещё сотую, а потом уже одну тысячную и т.д. до бесконечности; т.е. чисто логически Ахиллес никогда не догонит черепаху. Движения не существует, оно только кажется – так утверждал Зенон.

Ну, разумеется, современная математика, уже начиная с XVII-ого века, с её теорией пределов, с интегральным исчиcлением, скажет, что это не так, но она просто скажет это, но отнюдь не докажет. Так что до сих пор Зенона никто не опроверг.

И наоборот. Вот был в Малой Азии в Эфесе, а ещё раньше несколько там – в VI-V-ом веке Гераклит Эфесский, который говорил о том, что покоя не существует, существует только движение. Вот Зенон говорил, что движения не существует, а Гераклит говорил, что покоя не существует. «Всё течёт, всё изменяется» – примерно так это можно перевести. Т.е. он уверял, что всё в этом мире постоянно меняется. Мы ничто не можем ухватить и сказать, что вот оно есть, потому что вы даже в эту комнату не можете войти дважды в одну и ту же. Вот вы входите в комнату, в которой уже какие-то изменения произошли: воздух поменялся, народ поменялся, стулья переставлены и т.д. Даже собственный организм вы никогда не можете уловить ни в одно мгновение, ибо там происходят какие-то органические, и химические, и прочие процессы.

Так что покоя нет, всё движется. Есть одно только утверждение. Вы видите, какие совершенно противоположные выводы логические! Все они базируются на том, что человек понимает, что видимый мир ещё не окончательный, за ним что-то другое есть. Как мы говорили уже, сама идея преображения свидетельствует о тех чувствах, которые есть в человеке, об осознании некой ненормальности (ну, как в религии говорится, греховности) своего состояния и состояния всего мира. А если есть чувство ненормальности, значит, есть и ощущение и чувство наличия нормы, либо реальной, либо потенциальной. Вот так философы… 

Но особенно ярко идея зыбкости этого мира и постоянных преображений в нём была выражена в греческой мифологии. Был такой поэт Публий Овидий Назон (лат. Publius Ovidius Nasō).  Ну, мы его называем только по фамилии – Овидий. Первое – это имя личное, второе – фамилия, а третье – прозвище. Публий – это имя, личное имя, Овидий – это род, фамилия. А Назон что означает? Прозвище – Насан, Публий Овидий Насан. Кстати, вот мы говорили с вами об апостоле Павле. Paulus – это ж тоже латинское имя, да, но это не имя, таких имён не было и быть не могло. Это прозвище. Какое подлинное имя и какая у него была фамилия (он же был римским гражданином – значит, у него должна было быть имя и фамилия), мы не знаем, можем только гадать. А Паулюс – это его прозвище. И что оно означает? Маленький, малышка, коротышка. 

Или там Гай Юлий Цезарь. Ну, Гай – это обычное имя римское личное, Юлий – это род, это фамилия. А что означает Цезарь? Мы скажем «император», «кесарь». Но это уже сейчас мы говорим, потому что для нас это слово стало нарицательным. Но слово «цезарь» означает «кудрявый», «кучеряшка». Ну, ладно, это я отвлёкся немножко.

Вот мы с вами заговорили о мифологии, Овидий. Конечно, и Гесиод, и Гомер нам сообщают очень много данных из греческой мифологии, но всё-таки ещё больше мы вычитываем из латинских авторов. А вот, в частности, из Овидия. У него есть такая большая поэма, которая сохранилась приблизительно наполовину, скажем так, называется «Метаморфозы» – преображение. Изумительная совершенно поэма, написана гекзаметром – латинским стихом. Правда, потом Овидий написал другую поэму «Ars amoris» – «Искусство любви», и эту поэму сочли порнографической, и его сослали. Это ещё при императоре Августе было, сослали на северное Черноморье, там до сих пор на юге Украины есть такой посёлок или городок Овидиополь, он там и умер.

Ну так вот, Овидий написал «Метаморфозы». Он настолько был влюблён в греческую мифологию, эту сказочную, что собрал всевозможные мифы о метаморфозах и изложил в своей поэме. И о многом мы бы не знали, если бы не Овидий! Ну, предположим, назову хотя бы несколько из многочисленных преображений, которые у него там существуют, когда одно и то же существо приобретает разные формы существования. Значит – тождественное существо, но разные формы существования.

Например, Нарцисс, помните такого? За его самовлюблённость он был наказан и превращён в цветочек нарцисс, который склонил головку к воде и всё время смотрит на своё отражение. Другой юноша – Гиацинт, он погиб во время какого-то спортивного мероприятия: камень ему попал в голову, и Аполлон, который любил его, Гиацинта, из его крови вырастил цветочек гиацинт. Кипарис – юноша, у которого был друг олень. И чтобы он не умер, а вечно мог созерцать оленя в роще, он был превращён в дерево кипарис. Сиринга – лесная нимфа, за которой пришли похотливые сатиры. Нимфа взмолилась богам, и они перед носом у сатира превратили её в прекрасный цветущий куст – сирень, вот сирень. У нас много таких названий, которые все известны из мифологии. Арахна. Что такое Арахна? Паук, паучиха. А вот её наказала богиня, по-моему, Афродита, потому что эта ткачиха Арахна вздумала соревноваться с богиней по искусству ткаческого ремесла, и в конце концов эта Афродита ударила её по голове ткацким веретеном, и та превратилась в паука Арахна, и вечно ткёт свою паутину. 

Ну, кто ещё? Две сестрицы незадачливые, которых звали Прокна и Филомела. Прокна была превращена в ласточку, а Филомела в соловья, «фило-мела», т.е. любовь к песням. Пигмалион и Галатея, помните, там статуя превращается в девушку Галатею. Сам Зевс частенько превращался в орла, скажем, вот он похитил Ганимеда. У богов на Олимпе не было виночерпия, они все ели (что они ели там?) – амброзию и пили нектар. Но пить-то не из чего было! Потому что не будут же боги сами себе разливать! Виночерпии должны быть, рабы какие-нибудь. И они взмолились Зевсу и попросили его, чтобы он устроил такого виночерпия. Зевс превратился в орла, полетел над Грецией, прилетел в Пелопоннес (там страна Аркадия) и увидел красивого юношу-пастуха. Он ему понравился, схватил его когтями и вознёс на Олимп. Это называется – он «похитил» его. Вот, кстати, это слово «похищение» (или «восхищение») очень часто встречается в Новом Завете. Например, Первое послание к Фессалоникийцам, здесь говорится о конце света:

16 … Сам Господь… сойдет с неба, и мертвые во Христе воскреснут прежде;

17 потом мы, оставшиеся в живых, вместе с ними восхищены будем на облаках в сретение Господу на воздухе, и так всегда с Господом будем (1Фес.4:16-17).

Вот это вот «восхищение», или «похищение», – вообще-то грабёж («похищение»), но здесь в религиозном контексте оно означает превращение смертного в бессмертного. Вот Ганимед, мальчик, смертный человек, стал бессмертным божком там, на Олимпе, стал разливать нектар богам.

Ну и, наконец, я приведу ещё один рассказ из Овидия, не зная который, мы остались бы в неведении относительно одного места из Книги Деяний. Все, наверное, помнят это место. Апостолы Павел и Варнава пришли в страну, ну, это провинция была большая, Галатея, но страна внутри этой провинции (на юге современной Турции) называлась Ликаония. И, путешествуя по горам и долам в человеческом… А, простите: это апостолы Павел и Варнава! Они пришли в город Листра в Ликаонии, и, значит, такая история (это 14 глава Книги Деяний):

8 В Листре некоторый муж, не владевший ногами, сидел, будучи хром от чрева матери своей, и никогда не ходил.

9 Он слушал говорившего Павла, который, взглянув на него и увидев, что он имеет веру для получения исцеления,

10 сказал громким голосом: тебе говорю во имя Господа Иисуса Христа: стань на ноги твои прямо. И он тотчас вскочил и стал ходить.

11 Народ же, увидев, что сделал Павел, возвысил свой голос, говоря по-ликаонски: боги в образе человеческом сошли к нам.

12 И называли Варнаву Зевсом, а Павла Ермием… 

Ермий – это славянская стилизированная  форма имени Гермес, да Гермес по-гречески, Ермий – по-славянски.

12 …потому что он начальствовал в слове (Деян.14:8-12).

13 Жрец же идола Зевса, находившегося перед их городом, приведя к воротам волов и принеся венки, хотел вместе с народом совершить жертвоприношение.

14 Но Апостолы Варнава и Павел, услышав о сем, разодрали свои одежды и, бросившись в народ, громогласно говорили:

15 мужи! что вы это делаете? И мы — подобные вам человеки…(Деян.14:13-15),

а вовсе не боги. 

Не Зевс, не Гермес, ну, казалось бы, ничего особенного, богословие здесь невелико, история вроде бы простая и прозрачная, но для учёного человека, который занимается текстом, здесь много непонятного, вот для экзегета здесь много непонятного.

Во-первых, Павел не только в Листре совершал чудеса исцеления, но почему только там их приняли за богов, а нигде больше не принимали за богов. Затем: почему Варнава – это Зевс, а Павел – Гермес. И что это за идол Зевса там? Мы ничего не поняли бы в этой истории, если бы не Овидий. Вот экзегетика, т.е. наука о Священном Писании, она ведь замечательна чем? Тем, что она требует от учёного человека массу всевозможных знаний и сведений. Здесь надо знать и древнюю мифологию, и древние религиозные представления, и философские представления, и литературу, и историю, и географию, и ботанику, и минералогию. Помните, в Книге Откровения сколько там минералов перечисляется! Надо же немножечко понять! Т.е. широкий спектр знаний. И вот мы никогда бы не поняли эту историю с Варнавой и Павлом, если бы не Овидий. Значит, надо знать Овидия, вот эти самые «Метаморфозы». 

А история у него была рассказана такая. Однажды Зевс отправился на землю, тоже преобразившись в человека, и взял с собой, как обычно, Гермеса. А почему Гермеса? Да потому, что Гермес – это бог путешествий и бог переводчиков, да? Путешествовали люди по торговым путям. Значит, Гермес – это бог торговли (видели на Елисеевском магазине или там на стрелке Васильевского острова Гермес стоит?). Вот, бог торговли. А где торговля, где дороги – там и разбойники. Значит, это бог путей, бог торговцев, бог разбойников и переводчиков, потому что переходишь из страны в страну, надо было знать языки. Так вот, Зевс – он же говорил только громами и молниями в основном, поэтому он всегда брал с собой знатока языков – Гермеса, этого летучего маленького божка. И вот Зевс и Гермес в человеческом облике путешествовали по югу Малой Азии и, усталые путники, вечером как-то прибыли к воротам города. Постучали в ворота, но горожане им не ответили, не пустили, потому что мало ли какие бродяги ходят здесь: воры, разбойники. И Зевс с Гермесом пошли несолоно хлебавши прочь от этого города и недалеко от него набрели на небольшую бедную хижину, где и вдвоём-то было тесно поместиться! В этой хижине жили два старичка-супруги Филемон и Бавкида. Эти бедные люди приняли странников, накормили, напоили, зарезали последнего гуся единственного, накормили и спать уложили. Когда утром Зевс и Гермес проснулись, встали, то Зевс (ну вот процитирую):

690     Боги мы оба (говорит Зевс Филемону и Бавкиде).

        Пускай упадет на безбожных соседей

        Кара, — сказали они, — но даруется, в бедствии этом,

        Быть невредимыми вам; свое лишь покиньте жилище.

Всё затопила вода, один выдаётся домик.

Так что город был стёрт с лица земли за нечестие, за жадность, за злость.

 Вот, а

 700  Ветхая хижина их, для двоих (Филимон и Бавкида) тесноватая даже,

        Вдруг превращается в храм; на месте подпорок — колонны,

        Золотом крыша блестит, земля одевается в мрамор,

        Двери резные висят, золоченым становится зданье.

Ну, и так далее. Вот и Филимон, и Бавкида сделались жрецами этого храма Зевса (тот самый храм, который упоминается в Книге Деяний, помните: он побежал к храму Зевса и привёл вола).

А когда Филимон и Бавкида достигли старости, вот здесь сказано так:

«Они оставались стражами храма  

Жизнь остальную свою. Отягченные годами, как-то

        Став у святых ступеней, вспоминать они стали событья.

715  Вдруг увидал Филемон: одевается в зелень Бавкида;

        Видит Бавкида: старик Филемон одевается в зелень.

        Похолодевшие их увенчались вершинами лица.

        Тихо успели они обменяться приветом. «Прощай же,

        Муж мой!» — «Прощай, о жена!» — так вместе сказали, и сразу

720  Рот им покрыла листва…

И они превратились в два прекрасных дерева у входа в храм Зевса. И этот храм, и эти деревья показывали странникам ещё во времена Иоанна Златоуста даже, т.е. где-то уже в V-ом веке. Так что эта история хранилась в памяти населения этой местности, и, разумеется, жители Листры не хотели повторения этого потопа – на всякий случай признать богами этих людей, а то повторится то же самое! 

Тогда возникает вопрос, а почему Варнава – Зевс, а Павел – Гермес? Ну, уже само имя «Паулюс» говорит, что он маленький (Гермес был маленького роста, да?), а Варнава был крупный, да и бородатый. У Павла-то, скорее всего, бороды-то не было, он же был римским гражданином, а в то время в Риме бороду никто не носил, а Варнава – иудей. 

И вот дальше: ведь Павел начальствовал в слове и говорил по-ликаонски. А Гермес – он же мог говорить на всех языках! Но Павел, по меньшей мере, по-ликаонски мог говорить, ведь он же происходит откуда? Из города Тарса Киликийского, который километров тридцать оттуда, он знал с детства местные какие-то наречия. А Варнава, он же из антиохийской (земли – прим. ред.), он ничего такого не знал. Поэтому Варнава молчал, как Зевс молчит, а Павел говорил и переводил. Вот отсюда, значит, Варнава – Зевс, а Павел – Гермес. 

Вот мы этих тонкостей… они, конечно, неважны для истории, но всё-таки вот я хочу показать вам, чтобы вы прочувствовали, как важно. Ведь наука экзегетика – она стремится познать каждое словечко до его глубины. Вот так вот занимается экзегеза.

Из греческого мира приобретают так называемые мистерии, или таинства: Элевсинское таинство или из Египта происходящее таинство Исиды и Осириса, таинство Кибелы и Аттиса из Малой Азии – всё это было очень популярно, особенно во времена, когда жил Иисус Христос и апостол Павел, – в 1-ом веке. 

Что это такое – таинство? Люди собирались в какие-то общины, экклесии (церкви так сказать), проходили катехизацию, т.е. обучение, и постепенно восходили по ступеням совершенства от ступеньки к ступеньке (ну, как масоны скажем). А чему они обучались? Таинствам, мистериям. Слово «мистерия» обозначает таинство. 

Ну, предположим, Элевсинские таинства. Деметра, богиня урожая. У неё была дочь Персефона. И в эту дочь влюбился бог подземного царства Аид и увлёк её туда к себе – в преисподнюю. Но Деметра так рыдала, так плакала о своей дочери, что боги судили следующим образом: полгода Персефона (или по-латыни Прозерпина) пребывает там в аду – в аиде, это осень и зима, а весной она оттуда выходит: всё расцветает и лето проводит со своей матерью Деметрой, а потом опять туда спускается. Полгода там, полгода там. Мысль об аиде, из которого никто никогда не выходит, – это мысль о смерти, конечно. Туда люди попадают после смерти. Ну, а мы видим даже не только люди, но и мифические боги. Это смерть. Весной природа пробуждается. Разумеется, здесь всё связано с ощущениями и наблюдениями в природе. Вот Персефона поднимается – это воскресение, воскресение. И вот люди, переживавшие эти мистериальные культы, они переживали собственное воскресение уже здесь, соединяясь с этим божеством – скажем, с Персефоной или как Осирис в Египте.

 Животное, посвящённое Осирису, – это был бык. А Осирис умирал, он же не воскресал. Быка убивали. Перед этим выкапывали могилу. В могилу клался посвящённый (живой человек), и кровью, бычьей кровью, окропляли его. Быка зарезанного клали на решётку, и кровь стекала на человека. А кровь – это ведь жизнь, так представляли древние. И вот жизнь Осириса переходила, значит, на этого человека, который в могиле, и он выходил из могилы окровавленный, но живой и воскресший, и перед ним вся толпа падала ниц как перед воскресшим богом. Ну вот, эти мистерии уже говорят о преображении такого рода.

Дальше пошли средние века. Ну, разумеется, мы знаем о многочисленных там балладах, эпосах разных народов. Я как-то так не очень сведущ в этом, но вот если мы перейдём чуть-чуть подальше, скажем в XVII век, тысяча шестьсот какие-то годы, всем вам известны сказки Шарля Перро. Помните, наверное, «Мальчик с пальчик», «Кот в сапогах», «Спящая красавица», «Золушка». Сюжеты – они ходячие, конечно, по разным народам, но у Перро они представлены в таком в баро՛чном виде, очень красивом, торжественном, немножечко с оттенком трагизма. Там тоже происходят постоянные превращения. Вы помните, как лев превращается в мышку, скажем, да? И его Кот в сапогах цап-царап.

XVIII-й век, грань XVII-го и XVIII-го века – очень интересная. Тема преображения приобретает более рационалистические черты, например, в таком критико-сатирическом романе Джонатана Свифта о путешествиях Гулливера. Всё зыбко, всё не такое, каким оно нам кажется, и одно и то же существо может быть и лилипутом с этой точки зрения, и великаном с другой точки зрения, и мудрецом в стране Лапута, и каким-нибудь безумным варваром в другой стране. Всё это там, в «Гулливере», отражено.

И потом XVIII-ый век даёт нам удивительные примеры тоже волшебства и преображения в различных сказках. Это уже эпоха рококо, такая немножечко изысканно извращённая эпоха. Был такой немецкий классик XVIII-ого века – Кристоф Виланд. Вот «История принца Бирибинкера», довольно скучный, надо сказать, сатирический роман, в котором масса всевозможных превращений, подчас очень сомнительных с нравственной и с эстетической точек зрения, потому что это уже сатира на ходячие темы преображения. Вот этот самый принц Бирибинкер, как здесь сказано, «…возрастал, превосходя своею красотою и удивительными качествами все, что прежде когда-либо видывали. Он плевал чистым розовым сиропом и мочился чистой померанцевой водой, а его пеленки содержали наидрагоценнейшие во всем свете вещи». Ну и так далее. И вот когда этот прекрасный принц мочился сиропом, как-то ночью захотел помочиться:

«Он заглянул под диван и впрямь нашёл там преизящный сосуд из хрусталя, сохранявший ещё знаки того, что он некогда служил для такого употребления», т.е. ночной горшок, правда хрустальный.  

«Принц начал испускать в оный померанцевую воду, как – о, диво! – хрустальный сосуд исчез и вместо него он узрел перед собою молодую нимфу, столь прекрасную…» Представляете до чего дошёл: ночной горшок превращается в нимфу. Она была заколдована, заколдована и до сих пор страдала, потому что испытывала потоки померанцевой воды (смеется).

Ну, это XVIII -ый век, это век такого смеха; ну, досмеялись, как говорится, – до революции Французской. 

А потом пошёл уже XIX-ый век, век романтизма, более серьёзного отношения к этому сюжету превращений. Вспомните, например, тоже немецкого романтика – великого романтика Гофмана – «Щелкунчик и Крысиный король». Помните, сколько там вокруг рождественской сказки всевозможных превращений, когда этот Щелкунчик со сломанной челюстью стал наконец прекрасным принцем. Потом у нас – балет у Чайковского. 

Или у того же Гофмана «Крошка Цахес», помните этот маленький, ну да, действительно несчастный, страдающий человечек, карлик, уродец. Но сжалилась над ним прекрасная фея, и у неё была золотая расчёска, и она начала расчёсывать ему этой золотой расчёской волосы. Но этот уродец, правда, при этом визжал, кричал, буркал, не хотел. Но, о чудо, после того как она прикоснулась к нему этой расчёской, все вдруг увидели в нём – он оставался уродцем – но все увидели, что это прекрасный принц, и все ему поклонялись и лебезили перед ним и т.д.

Во опять же видимость, видимость, обман.

Или возьмём, Иван Аксаков – «Аленький цветочек», да? Там тоже чудовище превращается в прекрасного жениха благодаря любви. Или Андерсен – «Гадкий утёнок». Вот таких примеров мы можем найти очень много в XIX-ом веке. 

XX-ый век продолжает эту традицию, но как здесь всё изменяется! Франц Кафка, его новелла так и называется: «Метаморфоза» – «Превращение». Читали, наверное, да? Страшная история, страшная. Там человек, которого звали Грегор Замза, однажды утром просыпается после беспокойного сна и обнаруживает, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое – в жука.

«Лежа на панцирнотвердой спине, он видел, стоило ему приподнять голову, свой коричневый, выпуклый, разделенный дугообразными чешуйками живот, на верхушке которого еле держалось готовое вот-вот окончательно сползти одеяло. Его многочисленные, убого тонкие по сравнению с остальным телом ножки беспомощно копошились у него перед глазами…» и т.д.

Вся новелла идёт о страданиях этого несчастного существа, жука, которого начинает ненавидеть вся семья. Ну, ещё бы: завёлся такой в семье «жук»! Отец однажды даже чуть не убил его, потому что он бросил в него яблоко, и яблоко пронзило его насквозь, произошло и заражение крови и т.д.  Ну, кончается всё тем, что служанка этого больного и умирающего жука, Грегора Замзу, подметает на совок и выкидывает за окошко. Кстати, Кафка очень любил и ценил Гоголя, и, может быть, этот эпизод с выкидыванием за окошко этого самого жука он взял из гоголевской повести «Нос». Вот тоже ещё пример романтического, очень странного абсурдистского превращения, да?

 Один человек, чиновник там, лишается своего носа и страдает от этого, а нос превращается в видного господина, который катается на коляске и, по-моему, ходит даже в театр.

И вот это там в комической манере выражено так:

«Боже мой! Боже мой! За что это такое несчастие? Будь я без руки или без ноги – все бы это лучше; будь я без ушей – скверно, однако ж все сноснее; но без носа человек – черт знает что: птица не птица, гражданин не гражданин, — просто возьми да и вышвырни за окошко!»

Вот этого Грегора Замзу, значит, выкинули за окошко.

 И помните та же самая история повторяется в замечательном стихотворении Николая Олейникова. Николай Олейников предпосылает своему стихотворению, которое называется «Таракан», эпиграф из Достоевского. У Достоевского в романе «Бесы» капитан Лебядкин сочиняет басню о тараканах, замечательное произведение:

Жил на свете таракан,

Таракан от детства,

И потом попал в стакан

Полный мухоедства…

Вот и вся история с капитаном Лебядкиным. Но, кстати, Достоевский уже спародировал другого писателя – Ивана Мятлева. Ну, ладно, во всяком случае у Николая Олейникова в 1934 году – это совсем другие времена. Страшные времена и у Кафки уже наступили! Кстати – жуком. Это же (как это часто у Кафки бывало) сюжеты берутся из каких-то ходячих метафор: «Да ты не человек, ты же насекомое, ты же вошь какая-то» – вот что-нибудь типа такого. Примерно то же самое и у Н. Олейникова:

                                            «Таракан попался в стакан» (Ф. М. Достоевский)

Таракан сидит в стакане.
Ножку рыжую сосет.
Он попался. Он в капкане.
И теперь он казни ждет.

Он печальными глазами
На диван бросает взгляд,
Где с ножами, с топорами
Вивисекторы сидят.

У стола лекпом хлопочет,
Инструменты протирая,
И под нос себе бормочет
Песню «Тройка удалая».

Трудно думать обезьяне,
Мыслей нет — она поет.
Таракан сидит в стакане,
Ножку рыжую сосет.

Таракан к стеклу прижался
И глядит, едва дыша…
Он бы смерти не боялся,
Если б знал, что есть душа.

Но наука доказала,
Что душа не существует,
Что печенка, кости, сало —
Вот что душу образует.

Есть всего лишь сочлененья,
А потом соединенья.

Против выводов науки
Невозможно устоять.
Таракан, сжимая руки,
Приготовился страдать.

Вот палач к нему подходит,
И, ощупав ему грудь,
Он под ребрами находит
То, что следует проткнуть.

И, проткнувши, на бок валит
Таракана, как свинью.
Громко ржет и зубы скалит,
Уподобленный коню.

И тогда к нему толпою
Вивисекторы спешат,
Кто щипцами, кто рукою
Таракана потрошат.

Сто четыре инструмента
Рвут на части пациента.
От увечий и от ран
Помирает таракан.

Он внезапно холодеет,
Его веки не дрожат.
Тут опомнились злодеи
И попятились назад.

Все в прошедшем — боль, невзгоды.
Нету больше ничего.
И подпочвенные воды
Вытекают из него.

Там, в щели большого шкапа,
Всеми кинутый, один,
Сын лепечет: «Папа, папа!»
Бедный сын!

Но отец его не слышит,
Потому что он не дышит.

И стоит над ним лохматый
Вивисектор удалой,
Безобразный, волосатый,
Со щипцами и пилой.

Ты, подлец, носящий брюки,
Знай, что мертвый таракан —
Это мученик науки,
А не просто таракан.

Сторож грубою рукою
Из окна его швырнет,
И во двор вниз головою
Наш голубчик упадет.

На затоптанной дорожке
Возле самого крыльца
Будет он, задравши ножки,
Ждать печального конца.

Его косточки сухие
Будет дождик поливать,
Его глазки голубые
Будет курица клевать.

Позвольте, ведь это 1934-й год! Наступают жуткие времена, жуткие времена! А они для интеллигенции в основном. А Олейников на самом деле испытает эти времена вполне, так же, как и его друзья по поэтическому цеху, вот такие, как Даниил Хармс. В конце концов будет расстрелян, да, это уже произойдёт несколько позже, а в 34-ом это уже начиналось всё. И вот это ощущение неблагополучия, страха, жалости, конечно, в поэзии постоянно присутствует; так же, как в его стихотворении о мухе…

Да, а дальше, ну да – ХХ-й век, ХХ-й век. Вспомните, если уж так далеко не уходить от России, Михаила Булгакова «Собачье сердце» – здесь же тема преображения, конечно, когда пёс Шарик преображается в человека Шарикова. Неплохой беззлобный, в общем-то, пёс становится злым, отвратительным человеком. В конце концов этот Шариков снова превращается в Шарика. Замечательная, конечно, новелла и прекрасный фильм, помните?

Если быть ближе к нашему времени, то интересные примеры преображения с элементами уже такой квазинаучной, или псевдонаучной, фантастики мы находим в произведениях Владимира Сорокина. Вспомните его скандально нашумевший роман «Голубое сало», где появляются клоны, клоны разных писателей. Кто там появляется? Платонов, Толстой, Пастернак, кто-то ещё… Это чудовища в общем-то! Да, они чем-то напоминают, очень даже напоминают своих прототипов, но это какие-то абсурдистски преображённые (совершенно в духе постмодернизма) существа; или Анна Ахматова, которая там бегает, как хулиганка какая-то. Иосиф Бродский.  Кто ещё ? –  Мандельштам.

Или у В.Сорокина тоже опера на музыку Леонида Десятникова (прекраснейший композитор, кстати) «Дети Розенталя», где тоже появляются клоны – Моцарт, Бетховен, Вагнер, Чайковский и там ещё, опера небольшая, клонированные композиторы.

Или (опять же В.Сорокин) сценарий к фильму А.Зельдовича, по-моему, к фильму «Мишень». Может кто-нибудь из вас видел этот фильм. Он почти не показывался у нас. На Алтае есть некая область, закрытый район, где сконцентрирована какая-то космическая энергия, которая преображает человека. И вот группа москвичей из интеллигенции отправляется туда в поисках этой самой области, чтобы туда проникнуть, потому что человек, который туда попал, обретает вечную молодость. Ну, не вечную – молодость, не стареет больше. И ничем хорошим не кончается этот фильм, потому что они, да, остаются молодыми, сильными, здоровыми, но никто им не гарантировал бессмертия! Потому что всё земное рано или поздно умирает, и они там кончают все ужасно, ужасно совершенно. В общем, такой драматический фильм. 

Кстати, их судьба (они умирают молодыми) – это перевёрнутый рассказ из Овидия, из его «Метаморфоз» – «Антифония». Помните, кто такой был Тифон? Тифон был прекрасным юношей, возлюбленным богини утренней зари Эос. И она очень гордилась своей любовью к этому юноше. И так всё было прекрасно, и она попросила богов, чтобы они даровали ему бессмертие. И действительно, Тифон стал бессмертным, но она забыла попросить, чтобы они даровали ему вечную молодость. И вот этот Тифон старел, старел и превратился в старого хрыча, которого она забыла в сарае, чтобы его никто не видел и не слышал. Он там скрипел и скрипит до сих пор. Само слово «тифон» по-гречески означает «сверчок». Ну, вот тоже тема – преображение.

А если мы говорим уже о кинематографе, то тут можно продолжать сколько угодно, потому что в западном, особенно в американском, кинематографе постоянно мы находим эту тему преображения с таким тоже квазинаучным оттенком. Вспомните замечательные фильмы с Арнольдом Шварцнегером – «Терминатор». Тут уже существо из другого мира, из другого времени приходит в наше время, меняется полностью время, пространство, и обретает какие-то человеческие черты эта машина в виде компьютера. И всякие ужастики, ужастики, конечно, где люди превращаются в муху, или там в какое-нибудь другое насекомое, или в оборотня… Про оборотней очень много, конечно, в этих рассказах.

Мы видим, что эта тема неисчерпаемая совершенно, и вся она базируется, как я говорил, на таких интуициях человека, что всё видимое нами – оно не окончательное, что за ним стоит какая-то иная реальность, которая может себя проявлять и на двух великих интуициях: интуиции красоты, которая даёт нам представление о духовности, о Боге, и интуиция страдания, которая даёт нам представление о том, что и мы изменимся, потому что не может быть всё время так. Т.е. если бы всё время было так, то это было бы нормально, для нас незаметно, а раз мы это чувствуем, мы страдаем, значит всё изменится, всё преобразится. А уж как – разные эпохи решали это очень по-разному. Как мы видим в атеистическом ХХ-ом веке всё это приобретало такие гротескные подчас черты, ужасающие. А вот древняя мифология и фольклор сохранили для нас гораздо более приятные и красочные представления о преображении; я уж не говорю о Новом Завете. 

Расшифровка  видеозаписи – Елена Косенкова, видео и корректура текста – Людмила Голубкова