Вечером 15 января 2009 года в возрасте 87 лет скончался Оливье Клеман. Он был одним из столпов знаменитой парижской школы, сложившейся вокруг Свято-Сергиевского богословского института. Через своих наставников – прежде всего Владимира Лосского и Павла Евдокимова – он стал продолжателем того ренессанса, который зародился в России в начале ХХ века под влиянием духовной традиции исихазма (в частности, имяславия) и мощного пробуждения религиозно-философской мысли, связанного, прежде всего, с именами Ф.М.Достоевского и Ф.Ницше.
Неоспоримое преимущество Оливье Клемана состояло в том, что в начале пути он был атеистом. Среди богословов своего поколения он был одним из немногих, кому было дано пережить первую встречу с христианством как великое открытие чего-то совершенно нового, пройдя сквозь «горнило сомнений».
Ничто не предвещало, что, родившись в 1921 году на юге Франции в атеистической семье, однажды он станет одним из величайших православных богословов своего времени. В детстве он был обычным «средиземноморским язычником», воспитанным в традициях культуры, позабывшей о своих христианских истоках. В некотором отношении его история повторяет путь тех, кто в первые века христианства обращались в веру, что лишь подтверждает истинность суждения Тертуллиана: «Христианами не рождаются, ими становятся».
Его детское окружение было пропитано воинствующим язычеством и атеизмом. Когда однажды он задал вопрос «Что происходит с человеком в момент смерти?», то услышал в ответ: «В момент смерти ты становишься ничем». Все вокруг воспринимали Бога как изобретение человеческого разума, а воскресение Христа — не более чем миф. Теснота горизонтов, в пределах которых не оставалось места для Бога, навевала на него чувство душевного смятения и страха. Отчаянные поиски смысла жизни и смерти в мудрости восточных религий не сумели утолить духовную жажду и рассеять сгущающийся «мрак ночи».
Но при этом родная природа дарила ему моменты изумления. К духовной жизни пробуждал своей красотой окружающий мир, где в отблесках влажного сияния солнца все земное вокруг порой окрашивалось в небесные тона. Но чтобы перейти от этого света детства к нетварному Свету Отцов Церкви, надлежало прежде освободиться от зловещего влияния «учителей сомнения» (Маркса, Ницше, Фрейда), расстаться с нигилизмом, победить искушение покончить с собой.
Если кто сомневается, что одна книга способна изменить всю жизнь, то следует прочитать страницы его автобиографии, где он вспоминает о своем знакомстве с «Философией свободного духа» Н.И.Бердяева: «Католичество представлялось мне неодолимой силой земли, которая подавляет и парализует всякие способности человека. Решающую роль сыграло чтение Николая Бердяева, я открыл для себя христианство не как морализаторство — именно таким его воображали мои родители и многие люди – а как глубокое освобождение». Его влечет к себе не католичество, не протестантизм предков, а Православная Церковь с ее великими мыслителями, которые в те годы обрели свою вторую родину во Франции. Вспоминая об этом, он запишет в дневнике: «Бог-Троица явился мне как выход из тупика». Итак, Истина воссияла с Востока.
«Бог нашел меня»
Подлинным духовным озарением стала для него книга В.Н.Лосского «Очерк мистического богословия Восточной Церкви». В главе «Образ и подобие» он нашел ключ к тайне, с которой были связаны его искания смысла жизни: откровение о богоподобии человеческой личности и надмирной Божественной благодати. Окончательно обращение свершилось во время молитвы перед иконой «Деисис», образом Спасителя с предстоящими пред Ним в молчаливом ходатайстве Божией Матерью и Иоанном Крестителем. Его сердце обожгли слова Христа: «АЗ ЕСМЬ путь». Об этом событии он расскажет такими словами: «И в тот момент Христос нашел меня, и я пошел за Ним. Я вынес за скобки всё, что знал о религиях, и доверил себя Ему».
В возрасте 30 лет он принял крещение в парижском приходе Московского Патриархата. Совершая свои первые шаги в вере, он опирался на духовное отцовство архимандрита Софрония (Сахарова). Старец открыл ему христианство не как идеологию, а как подлинное воскресение. Отныне жажду его сердца смогут утолить только живые источники христианской веры, любовь к Библии, православному богослужению, монашеским традициям и наследию Отцов Церкви. Под руководством В.Н.Лосского он всецело посвящает себя святоотеческому богословию и станет достойным преемником своего учителя.
Его многочисленные книги, статьи, выступления, посвященные истории, духовным традициям и современной жизни Православной Церкви, встрече западного христианства, нехристианских религий и современного мира с православием, принесли ему широкую известность. Он был одним из немногих богословов, чутко откликающихся на тревожные вопросы, которые мир задает сегодня Церкви: об экологии, об истинной любви и плотских отношениях, о будущем молодежи в обществе, переживающем кризис нигилизма, об образе женщины в современном мире и многие другие. Благодаря его интеллектуальному служению Церкви православие глубоко вошло в жизнь европейской интеллигенции.
У него был подлинный ораторский дар, в его лекциях поколения и поколения студентов обретали духовную пищу. Благодаря глубине понимания христианской веры он умел ответить на вызовы времени, с одной стороны, не предлагая новые «модернистские» компромиссы, а с другой стороны, не прячась за маской фундаментализма. Своей книгой, озаглавленной «Восстание Духа», он бросает вызов нашему времени, в котором идеологии легко сменяют друг друга, а молодые ищут себе прибежище в «искусственных парадизах». Она открывается словами Н.А.Бердяева: «Бунтовать можно лишь во имя Верховной Ценности, Верховного Смысла, то есть во имя Бога». Он ратовал за православие, которое было бы действительно постоянным восстанием, единственной подлинной революцией Духа.
Оливье Клеман был до сокровенных глубин души проникнут духом святоотеческого православия, и вместе с тем отличался исключительно тонким вкусом к культуре, к шедеврам литературы, живописи, поэзии, музыки, кинематографа… Помню, как в одной из лекций он увлекательно рассуждал об «искусстве перелома»: до какой степени современному человеку необходимо такое искусство, которое способно раскрыть сердце, возвысить ум, сделать тебя более восприимчивым к зову любви, и в конечном итоге – к зову Божественной любви. Невозможно забыть проникновенный тон его размышлений о романах Ф.М.Достоевского, фильмах Андрея Тарковского… Ему было дано исключительно тонко и глубоко чувствовать внутренний мир людей искусства.
Когда мысленно представляешь его образ, на ум приходят пророческие слова блаженного персонажа Ф.М.Достоевского: «Красота спасет мир». Оливье Клеман был живым воплощением этих слов. Красота наполняла его сердце и была силой, непрестанно влекущей ввысь. Кротость его характера, глубина и поэтичность его личности сформировались в непрестанном духовном порыве к созерцанию красоты во всем. Воистину он был богословом красоты…
Порой счастье состоит в самых простых вещах. Если внимательно всмотреться в самое простое лицо или в самые обыденные обстоятельства жизни, можно в них различить отсвет Божественной красоты. Для этого нужно иметь главную способность, которая отличает всякого подлинного философа в платоновском понимании этого слова – способность изумляться. Оливье Клеман обладал этой способностью вполне и умел своим словом, своей жизнью донести это до других людей. Эта способность позволяла ему увидеть глубокую сопричастность мимолетной красоты мира сего самой подлинной, онтологической красоте Христа. В ее неярком сиянии всё обретает особую насыщенность и полноту.
OPUS CITUS
«В лазури запечатлелся лик Вседержителя распятого, Мужа страданий, преображенного Божественной славой, когда в ясный день, в Греции, где все утопает в сиянии еще более ярком, чем сияние моего детства, я вошел в прохладу одинокой церкви. Купол — словно отзвук небесного благословения, а в нем запечатлен лик. Войти в церковь – вот венец моего пути: от ускользающей синевы к лазури преисполненной, от синевы, блистающей своей красотой, по ту сторону которой – мрак, к лазури, вечно сияющей вокруг Лика ликов, которая есть любовь, что по ту сторону всего. От света к иному Свету, который светит не только в твоем сердце, он и в каждом лице».
Два последних года жизни для него прошли в непосильной борьбе с тяжелым недугом, в постепенном угасании. Он принял это с мужеством. Вера и опыт познания Иного Солнца, которое «светит невечерним сиянием», питали его надежду, устремленную к последней Встрече.
В заключении хотелось бы предоставить слово самому Оливье Клеману: «Теперь я не хочу больше говорить о себе. Я хотел бы рассказать о встрече. Вера — это только начало. Не нужно играть с ней: верю — не верю. Надлежит войти в эту тайную обитель – в храм или сердце – где струятся потоки воды живой, а затем выйти, чтоб поделиться с другими. Внидет и изыдет, и пажить обрящет. Моя жизнь мне видится всего-навсего как история непотребного раба. То, что происходит со мной, что я пытаюсь сделать, сказать, неотделимо от других людей; все произрастает из той дружбы, в которой можно едва-едва прозреть то нескончаемое единство, ту любовь, в которой Бог отдает Себя мытарям и грешным».