«Радость моя»

Сегодня, 2/15 января, – память святого преподобного Серафима Саровского, иеромонаха, аскета и прозорливца, духовного наставника, основателя и покровителя Диве́евской женской обители, одного из самых известных (вплоть до прижизненного портрета) и одновременно – едва ли не самого таинственного русского святого. Серафим – его монашеское имя, а Саровским он назван потому, что был насельником Саровского монастыря в Нижегородской губернии.

Своему первому биографу, симбирскому помещику Николаю Мотовилову, святой доходчиво разъяснял смысл «стяжа́ния» христианином Святого Духа, ссылаясь на опыт иного стяжания, хорошо знакомый ему по прежней жизни. Действительно, Прохор Исидόрович Мошни́н – так звали преподобного Серафима в миру – родился 19 (30) июля 1754 (1759?) года в Курске в богатой купеческой семье. Способный мальчик мог бы стать достойным преемником рано умершего отца, но его влекло иное «стяжание»: он часто ходил в храм и не участвовал в невинных забавах своих сверстников-шалопаев, а затем, ещё юношей, решил оставить купеческую жизнь и уйти в монастырь. Возможно, это было ответом на два знаменательных события: в возрасте семи лет он упал с колокольни храма Сергия Радонежского, который строили его родители, но чудом остался невредим, а позднее, во время тяжёлой болезни, увидел во сне Богородицу, обещавшую ему исцеление.

Посетив сначала то место, «откуда есть пошлό» русское монашество, Киево-Печерскую Лавру, Прохор направился в Саровский монастырь, с которым будет связанная вся его дальнейшая жизнь. (Монастырь был основан в начале XVIII века в городе Сарόве на севере Тамбовской губернии в Те́мниковском уезде; ныне Саров – часть Нижегородской области.) 20 ноября (1 декабря) 1778 года он становится послушником – пономарит, столярничает, печёт просфоры и хлеб. Настоятель замечает его склонность к анахоретству и не препятствует в свободное время уходить в лес для уединённой молитвы. 13 (24) августа 1786 года в постриге Прохор получает имя Серафим («Пламенеющий»), и это монашеское имя вполне отражает сущность его духовного делания. В декабре 1787 года монах Серафим рукополагается во иеродиакона, а 2 (13) сентября 1793 года становится иеромонахом.

Но желание пройти путём аввы Антония Великого берёт верх над давно устоявшейся кинови́йной (общежительной) жизнью, и уже через год молодой иеромонах уединяется в деревянной келье среди густого леса на берегу речки Саровки в пяти верстах от своего монастыря. Это место становится его египетской пустыней Скит (позднее её назовут «Дальняя пу́стынька»). Помимо скудного скарба, необходимого для поддержания жизни, он берёт для ежедневного чтения Евангелие и избранные святоотеческие творения. Столь радикальный разрыв с «официальной» монашеской жизнью находит понимание далеко не у всех его собратий и высшего духовного начальства.

Отшельническая жизнь продолжалась много лет, причём, подвижник питался «плодами рук своих»: он развёл огород и устроил пчельник. Воздержание и постничество отца Серафима дошли до неимоверной степени, так что монастырская братия, с интересом следившая за его подвигами, удивлялась, как ему удаётся выжить не только летом, но даже студёной зимой. В 1804–1807 годах он приобретает аскетический опыт Симеона Столпника. При этом старец тщательно укрывал свои подвиги от людей, хорошо сознавая, что «венцы нетления» монахи получают не по «представлению Синода»… Лишь после нападения на него трёх разбойников, избитый до полусмерти, преподобный на пять месяцев оказался на излечении в монастыре, но затем вновь вернулся в пустынь. Пойманных злодеев он простил и просил их не наказывать.

К житийному повествованию о кормлении преподобным медведя (и других зверей) очень многие, даже верующие, относятся со снисходительной улыбкой – как к сказочному эпизоду, необходимому для придания ему ещё большей святости. Нет! На самом деле, здесь мы находим опытное подтверждение той богословской истины, что совершённое Христом Спасение (букв. «Исцеление», «Уврачевание»!) касалось не только человека, но и всего Космоса. Он вернул его в то первоначальное состояние, когда всё было «добрό зелό», и мы уже здесь и сейчас живём в раю, хотя это и может показаться насмешкой. Но святые, преодолевая противоречие между видимой реальностью и таинственным свершением, на индивидуальном уровне воссоздают вокруг себя райскую гармонию, в которой нет вражды между божьими тварями, поэтому звери и не чувствуют в них «охотников» и врагов. С животными также «дружили» преподобные Герман Иорданский, Сергий Радонежский, Герман Аляскинский и, уверен, многие другие, чьи имена ведомы лишь Богу. А святой Франциск Ассизский, перевоспитавший злого волка-людоеда, даже обращался к «братьям» животным, птицам и рыбам с проповедью. (Но мы, рационалисты, в это не верим, продолжая жить по «ветхому» принципу «око за око», поэтому ничего вокруг себя изменить не можем.) Святой жил в этой дарованной Христом райской гармонии, и его обращённая к нам заповедь «стяжи́ дух ми́рен, и вокруг спасутся тысячи» звучит как укор нашей духовной лени.

После пятнадцати лет уединения, в 1810 году, отец Серафим вернулся в монастырь и поселился в своей прежней келье, но ещё пять лет не произнёс ни слова. Затем, почувствовав, что время духовного ученичества завершилось и настало время служения всем людям, старец открыл двери кельи, и теперь каждый мог придти к нему для беседы и утешения. Тогда и обнаружился провидческий и целительный дар старца. К каждому приходящему он обращался «Радость моя!» и в любое время года приветствовал словами «Христос воскресе!» – к вящему неудовольствию «ревнителей устава», почему-то забывающих, что после «отдания» праздника Пасхи Христос не умирает. А в 1825 году явившаяся во сне Матерь Божья разрешила преподобному выйти из монастырского затвора и посещать любимую им пустыньку, где его также находили благодарные паломники. Уходя, отец Серафим оставлял зажжённые перед образами свечи горящими. Когда ему говорили, что может быть пожар, старец отвечал: «Пока я жив, пожара не будет, а когда я умру, кончина моя откроется пожаром». Так и случилось.

Второго (14-го) января 1833 года в шесть часов утра брат Павел почувствовал запах дыма. Он постучал в дверь, но никто не ответил. Братия сорвала закрытую дверь, загасила тлевшие вещи, но в темноте не разглядела старца и решила, что он ушёл в свою пустынь. Лишь после утренней Литургии в темной келье обнаружили отца Серафима, стоявшего на коленях в молитве со сложенными крестообразно руками. Он был мёртв. (Церковная память преподобного Серафима приходится в XX—XXI веках на 15 января по новому стилю.)

Почитание подвижника началось ещё при его жизни, но лишь в июле 1903 года были открыты мощи преподобного старца, и состоя¬лось его торжественное прославление в лике святых к неудовольствию многих чиновников от Церкви, в первую очередь – обер-прокурора Синода Константина Победоносцева. Подвижника ещё при жизни обвиняли в симпатиях к «раскольникам» (на иконах можно видеть в его руках «ле́стовку» – старообрядческие чётки), в гордыне (дескать, много мнил о себе: чем ему не угодил официальный монастырский уклад, зачем надо было менять благоустроенный братский корпус на покосившуюся хибарку?) и в других «грехах». Великие люди всегда вызывают зависть и раздражение посредственностей, «о чём в истории мы тьму примеров слышим…». Но не расстававшийся с Евангелием преподобный верил словам Христа: «Блаженны вы, егда́ поносят вас…». Точку в спорах поставил сам император Николай II, в семье которого никогда не сомневались в святости блаженного Серафима.

В советские времена след мощей преподобного Серафима затерялся, но они были чудесно сокрыты (иного не скажешь) в Казанском соборе тогда ещё Ленинграда и обнаружены в 1990 году (торжественное второе обре́тение и перенесение, после работы комиссии, состоялось в 1991 г.), а ныне покоятся в Дивеевском Троицком соборе Нижегородской области.

Известный церковный историк XIX столетия архиепископ Филарет (Гумилевский) назвал преподобного Серафима Саровского «самым великим подвижником благочестия последних времён». С этим трудно не согласиться.

Литература о святом Серафиме огромна. После опубликования статьи о нём в «Православной энциклопедии» можно будет говорить о подведении предварительных итогов истории изучения и осмысления уникального опыта этого великого подвижника, нарочито – для нашего вразумления – призванного Богом к служению Ему и людям в официозную Синодальную эпоху, подготовившую страшный пожар начала XX века.