«Да молчит всякая плоть…». Страстная суббота – День тишины

Думается, каждый, хоть раз в жизни молившийся на Литургии Страстной Субботы, запомнил первые слова необычной «херувимской» этой службы («Да молчит всякая плоть человеческая…»), исполняемой тоже раз в году. Кажется, каждому православному, несущему в себе эту целомудренную тишину до начала Пасхальной Заутрени, все ясно. Оказывается, не каждому. «Простите, а почему тогда в Иерусалиме … все поздравляют друг друга с Христовым Воскресением уже со схождения Огня. Это эмоциональное доминирование? Ведь у нас поздравления начинаются после крестного хода… Почему на Святой Земле это в субботу?» – Попытаемся ответить на этот риторический вопрос вдумчивой читательницы, обратившись к свидетельству истории, ее авторитетных персонажей и здравому смыслу.

День Священной тишины

Богословский и богослужебный характер Великой Субботы никогда не подвергался сомнению. Это – День целомудренного молчания, сосредоточенности, ожидания и надежды (а не «восточный балаган» с танцами и потасовками «горячих парней»). Выражение бурной радости преждевременно и просто кощунственно. Напомним себе основные моменты вхождения в Пасхальную радость.

В последние перед полуночью праздника Воскресения Христова часы Церковь призывает нас к особой сосредоточенности.

Процессия священнослужителей выходит из алтаря. Это – Великий вход (Литургии Великой Субботы), во время которого совершается перенесение Евхаристических Даров с жертвенника на престол. Вслушаемся в слова торжественного гимна, пое́мого в этот день вместо привычной «херувимской» (в храмах звучит на церковнославянском языке).

«Да молчит всякая плоть человеческая
и да стоит со страхом и трепетом
и ни о чем земном в себе не помышляет:
ибо Царь царствующих
и Господь господствующих
идет на заклание
отдать Себя в пищу верным.
Предваряют Его сонмы Ангелов
со всеми Началами и Властями:
многоочи́тые Херувимы
и шестикрылые Серафимы,
закрывая лица свои и воспевая песнь:
Аллилуйа, аллилуйя, аллилуйя».

Как отмечает чуткий переводчик этого гимна с греческого оригинала на русский язык, «среди трех Песней приношения (или песнопений Входа) – «Иже Херувимы», «Ныне Силы небесныя» и «Да молчит всякая плоть» – это, звучащее единственный раз в году, на Литургии Великой Субботы, – самое трепетное и самое «небесное». Первые же его слова требуют от «смертной плоти», от всего «земного и человеческого» крайнего отрешения – в сознании собственной плόтскости, смертности. «Херувимская» сближает небесное и плотское: мы, смертные люди, в своем служении несем образы Херувимов. В «Ныне Силы небесные» два эти служения – человеческое, видимое, и ангельское, невидимое – стоят рядом: «С нами невидимо служат». Здесь служат только Силы небесные, а смертные молча, «со страхом и трепетом» (это библейское выражение обычно появляется в эпизодах богоявления, близости Бога) созерцают происходящее. Речь в Песни ведется не в первом множественном лице (местоимение «мы» из двух других Песен здесь отсутствует), а как бы «свыше» (см. здесь).

«В этот День Великой Тишины ничто не должно нарушать ее торжественного молчания. Никакие личные, человеческие помыслы, никакая земная суета не должна вторгаться во Святое святых, к которому со страхом и трепетом приникают Ангельские воинства. Духовному созерцанию верующих предносится дивное и потрясающее видение Царя царей и Владыки владык, идущего на заклание и добровольную смерть. Все содержание Страстных служб, все неизмеримое богатство вызываемых ими переживаний сочетается здесь в таинственном единстве Пасхи Крестной и Пасхи Воскресной» (В. Зандер).

Совсем скоро мы будем переживать постепенное вхождение в Святую Ночь, соединяющее в себе последние затаенные великопостные аккорды и начало веселого Пасхального торжества.

Под пасхальный перезвон колоколов торжественный крестный ход вступает в ночь, рассекая ее, как небо Млечный путь, мириадами колеблющихся в руках верующих огоньков. Вновь и вновь повторяется эта стихира. «Ангелы поют на небесах» о Воскресении Спасителя – ведь они первыми узнали об этом, – а люди еще шествуют во тьме. Поэтому пасхальный крестный ход символизирует собою жен-мироносиц, шедших ко Гробу Спасителя в предутренней мгле и извещенных о Его Воскресении перед входом в гробовую пещеру. В память этого и наша пасхальная Заутреня начинается на улице (строго после полуночи, пред затворенными дверьми храма), а возглавляющий службу архиерей или священник знаменует собой ангела, отвалившего камень от дверей Гроба.

Через несколько мгновений, совпадающих с полунощным вхождением в День Светлого Христова Воскресения, священник, трижды начертав в воздухе на фоне затворенных ворот храма знак креста, громким возгласом начинает Заутреню: «Слава Святе́й, и Единосу́щней, и Животворя́щей, и Нераздели́мей Тро́ице, всегда́, ны́не и при́сно и во ве́ки веко́в!» Хор подтверждает это пением «аминь!» и священники первыми воспевают долгожданный пасхальный тропарь:

«Христос воскре́се из ме́ртвых,
сме́ртию смерть попра́в
и су́щим во гробе́х
живо́т (жизнь) дарова́в!»

Его подхватывают все, стоящие у храма, и торжествующее победу над смертью славословие, прорезав темноту Святой Ночи, устремляется вверх, чтобы присоединиться к славословию ангельскому.

Многие не могут сдержать в этот момент слез… Тот, кто этого не пережил, – никогда не поймет характер Великой Субботы – дня Святой Тишины и ожидания Воскресения Спасителя. Считаю именно наш русский богослужебный путь целомудренного и постепенного вхождения в Пасхальную радость всецело соответствующим богословию Величайшего Праздника.

Но как оценить это греко-арабское «эмоциональное доминирование» в историческом аспекте, sine ira et studio?

Формирование пасхального богослужебного строя Иерусалимской Церкви проходило в очень непростых исторических условиях. Это привело к такому изменению характера Великой Субботы, что в ней просто не осталось места для спокойного и благоговейного переживания этого уникального литургического времени, как это предписывает церковный Устав и замечательные богослужебные песнопения византийских гимнографов. Иерусалимские иерархи хорошо знают, что в этот день Христос был еще «во гробе плόтски…», но вынуждены подчиняться сценарию огнепоклоннического спектакля. (Об этом писал мой учитель Николай Дмитриевич Успенский, см. далее.) Жесткая критика здесь вряд ли возможна: мы должны быть реалистами, с историческим пониманием и снисходительностью относящимися к особенностям иной традиции. Нарушение литургического времени – не самое страшное: смысл праздника от этого не меняется (хотя и «затемняется», несмотря на обилие свечей). Преподобный Серафим Саровский обращался ко всем с пасхальным приветствием круглый год. В этом нет догматического противоречия: «Христос, воскреснув из мертвых, уже не умирает: смерть не имеет над Ним власти» (Рим. 6:9). Если русский празднует Пасху в Иерусалиме, то подчиняется тамошнему богослужебному строю (хотя и не обязан участвовать в огненном шоу). Если иерусалимскому греку (или арабу) посчастливится праздновать Христово Воскресение в России, то, возможно, он поймет изначальный смысл Великого Дня Покоя и Ожидания, сохраненный нашей традицией, и поделится открытием с товарищами.