«Через несколько месяцев я понял, что верю в Христа». История Тимура Щукина

Говорят, что одни приходят к вере через логику, книги, познание. А другие – по зову сердца, с помощью душевного порыва и интуиции. Но человек – существо сложное, и отделить одно от другого не всегда возможно. Так произошло и у сегодняшнего нашего героя, который много читал, чтобы найти истину, но поверил в Бога, просто «заразившись» верой от своих учителей.

Тимур Щукин – выпускающий редактор журнала «Вода живая», публицист, патролог, философ. Отец троих детей.

— У каждого из нас свой путь к Богу. У кого-то он начинается с крещения в детстве, у кого-то — в глубоко сознательном возрасте. Как было у вас?

— Если вспоминать то, что определило мировоззрение, с детства я любил читать. Какая-то генетическая предрасположенность. Дедушка по маминой линии, кандидат технических наук, как мне рассказывали, постоянно читал. Второй дедушка – тоже. Получается, наследственная черта. Что именно я читал, это кажется уже вторичным, какие-то содержательные вещи стали приходить позже.

Ещё помню из детства, что мне нравился мультик — «Суперкнига». Своим детям я его ставлю, но им не заходит. Нравились мне в детстве и библейские истории, которые публиковались в журналах. Вот все эти первые протестантские издания, комиксы на библейские темы как-то западали в меня.

Ещё один фактор из детства — русский рок, песни наших выдающихся рокеров. Всегда было интересно находить второй смысл. Помню, лет в 13, сидим с одноклассниками, и я говорю: «Ну вот песня «Марионетки» «Машины Времени», как вы думаете, про что она?» И рассказываю о своем понимании этой песни.

— А когда пришёл интерес к религии?

— Классе в 10-м мне попалась брошюра про буддизм. Там какой-то американский автор «на пальцах» объяснял про 4 благородные истины, про медитации. Помню, я гулял по Пскову весной, где-нибудь садился и пытался воспроизвести то, что в книжке описано — выключить мысли и так далее.

К концу школы у меня чётко сформировался интерес — скорее чисто интеллектуальный — к поиску каких-то смысловых вещей, мне захотелось что-то такое изучать профессионально. И я решил поступить на религиоведение. Подал документы в «Институт богословия и философии», чуть ли не случайно попав пальцем в небо (а точнее, в сборник по вузам Петербурга). И отучился там 4 года.

Конечно, это было какое-то провидение. Я до сих пор благодарен составителям этого сборника, что попал именно туда.

— Что там такого необыкновенного произошло?

— Учеба оказала на меня решающее воздействие. Я пришёл туда как человек конфессионально индифферентный. Мне была интересна религия как объект изучения, как история идей. Но в ИБИФе я познакомился с удивительно яркими личностями. Половина преподавателей была из Духовной академии — отец Евгений Горячев и отец Александр Сорокин преподавали Ветхий и Новый Завет, отец Игорь Магницкий древние языки, литургику вел отец Михаил Преображенский, историю Церкви — Александр Васильевич Маркидонов.

Другая половина — светские преподаватели: Олег Евгеньевич Иванов, Петр Александрович Сапронов, Юрий Алексеевич Соколов, Григорий Исакович Беневич, Марина Геннадьевна Городова, и все они были увлеченными людьми. Они не отбывали номер, а были заинтересованы в предмете и, что самое существенное, — верили в то, что рассказывали.

Если Маркидонов, например, рассказывал о Церкви, то он искренне верил, что рассказывает о том, что истинно разворачивалось в истории. Если отец Евгений Горячев рассказывал об Евангелии или истории пророков, то он верил, что это было и что это было истинно.

И я уже буквально через несколько месяцев понял, что верю во Христа.

— Поверили в Бога или в Церковь? Или у вас это параллельный процесс был?

— Это было одновременно, да. Я поверил, и у меня тут же состоялась практическая реализация. Тогда я жил в коммуналке на улице Галерной и просто пошёл в ближайший храм. Им оказался Троице-Измайловский собор. Там я попал на исповедь к отцу Константину Пархоменко, причастился. И вот с тех пор, формально говоря, началась моя церковная жизнь. Это было осенью 2000 года.

— Что происходило дальше? Был ли такой, условно говоря, «период неофитства»?

— Да, всё это имело два последствия. Одно психологическое, второе, можно сказать, религиозно-мистическое.

Психологическое — меня накрыла какая-то неофитская депрессия. Как я потом узнал, довольно частое психологическое явление. Я думал, а как вообще дальше жить, если я полностью не соответствую христианскому идеалу, если вообще вся моя жизнь этому идеалу не соответствует. Как мне эту жизнь перестроить? И надо ли? Мне казалось, что всё, чем я живу, мои интересы — музыкальные, литературные, научные — всё это не подходящее для христианской жизни, какое-то совершенно бесполезное. Бросить всё это я не могу, а истину я уже узнал и тоже не могу от неё отказаться.

В этом состоянии раздвоенности я существовал какое-то время, пока не прочитал К.С. Льюиса. И он как-то всё очень чётко для меня разложил. Вроде бы он писал самые очевидные для меня сейчас вещи — то, что с точки зрения христианства любая деятельность, кроме греховной, является благодатной и одобряемой. И что вообще всё, что в жизни есть хорошего, от Христа, от Бога. Что можно заниматься чем угодно, если при этом не грешить, если соблюдать заповеди. Но тогда это стало для меня откровением.

А мой мистический опыт таков — несколько дней у меня было состояние какого-то совершенного покоя, бесстрастия, что ли. Меня не тянуло ни на что плохое, никакие блудные образы не приходили, даже не особо хотелось есть. Просто было хорошо, я видел мир в каком-то преображённом состоянии.

Вот это продлилось несколько дней. Потом всё ушло, а всё прежнее вернулось, как и было.

— Такие вещи часто описываются в христианской литературе. Как будто тебе показывают, к чему ты должен прийти уже своим трудом, что тебя ждёт в конце христианского пути.

— Да, тебе сначала даётся это без труда, как демоверсия программы или трейлер к фильму. Посмотри, если тебе понравится, то приобрети и смотри кино целиком или пользуйся программой в течение года.

И вот такое у меня было, а потом началась просто жизнь в Церкви.

— Было ли то, что вас неприятно зацепило, оттолкнуло?

— Изначально меня совершенно не интересовало эмпирическое состояние Церкви. Насколько батюшки праведные, насколько Церковь соответствует идеалу. Мне было понятно, что ничего ничему не может соответствовать. Я не считал, что священники должны быть великими молитвенниками, что епископы обязательно безгрешные люди. Поэтому и разочарования не было. Объективно я пришёл все-таки интеллектуальным путём. И для меня изначально была важна не душевная атмосфера в Церкви, а идея, и я её до сих пор ценю. А идею не испортишь, она всегда одна и та же.

— А как вы реагируете, если нецерковные люди спрашивают, например: «Вот этот священник, как он низко пал, я видел, что он…»

— Такие вопросы возникали, может быть, лет 20 назад, я на каких-то форумах активно сидел, как многие тогда. И, в общем-то, я так и отвечал — смотрите не на конкретного человека, а на идею. Ведь если вы, к примеру, марксист, то для вас должны быть ценны идеи Маркса и Ленина, а не то, как конкретный комсомолец в баню ходит с друзьями или ворует.

— У церковного учёного, наверное, есть и другие соблазны?

— Безусловно. Если ты занимаешься христианским богословием, историей Церкви, историей святых людей чисто научно, как интеллектуальным объектом, то велик соблазн перепутать это с духовной жизнью. Потому что я, например, в ежедневном режиме читаю Священное Писание, отцов Церкви, но не уверен, что мне это чтение зачтётся за какую-то добродетель. Это только профессия. Я читаю это как бы «по работе».

Конечно, я могу читать это вдумчиво и невдумчиво, вероятно, это иногда совмещается, но очень часто расходится. С тем же успехом я могу сказать, что выпиливаю болванки каждый день на заводе, и за это меня на Страшном Суде могут похвалить. Я так же читаю Святых отцов, как другой человек выпиливает болванки.

— А в чём тогда ваша церковность, ваша, в конце концов, христианская жертва, говоря высокопарным языком? Сейчас, спустя 20 и более лет после возрождения Церкви в 1990-2000-х годах, этот вопрос встает перед многими. «20 лет хожу в храм и ничего не чувствую…»

— Я не знаю. Мне наоборот кажется, что я скорее чувствую. Я люблю и Церковь, и святых, и Священное Писание. Такая любовь — как в браке. Ну вот за что ты женщину любишь — за то, что она красивая, за то, что умная, или ты её любишь по-христиански? Как это различить — земную любовь или неземную? Где начинается духовное?

Я постоянно ощущаю, что жизнь осмысленна, я за 20 лет ни разу не пожалел, что пришёл в Церковь. Не было ни одного дня, когда бы я подумал, что лучше бы я ничего не знал о Христе. Та радость, о которой я прочитал в книжках Льюиса, есть до сих пор.

Если говорить о том, что я приношу в Церковь, какова моя жертва, — ничего не могу сказать оригинального. Наверное, как у всех — в какой-то посильной милостыне, в работе, в том, чтобы честно делать своё дело, в молитве. Хотя, честно говоря, за 20 лет я не научился молиться, у меня этого дара нет.

— Как вы считаете, а есть ли, вообще, смысл чтения чужих молитв из молитвослова?

— Тут не меня спрашивать, я не священник, не духовник. Вообще, в человеческой жизни важно сочетание дисциплины, ритуала и какой-то импровизации. И если хоть в ту, хоть в эту сторону уклонишься, то получится какое-нибудь безобразие. Если чисто ритуал воспроизводить, то это будет отрицание личностного начала. Если чисто в какой-то индивидуализм уйти, то это будет хаос, произвол, тоже ничего хорошего.

У Честертона очень хорошо описано, что Церковь идеально соответствует природе. То есть она, конечно, сверхъестественна, поскольку это Тело Христово, но для нас это как бы человеческая природа в идеальном виде. Она соответствует тому, что свойственно человеку, а человеку свойственно, с одной стороны, придерживаться какого-то ритуала, а с другой стороны, что-то создавать индивидуально-творческое.

Поэтому в Церкви и предлагается набор молитв, созданных не абы кем, а святыми людьми. И вообще, я исхожу из того, что до меня Церковь жила 2000 лет. В ней творили люди, которые, во-первых, умнее меня, духовно богаче меня. А во-вторых, у них и без меня было всё, я не первый тут появился.

Ведь если я прихожу в поликлинику, то опытному врачу даже необязательно меня слушать. Он по характеру насморка и кашля видит, что у меня банальное ОРВИ, допустим. И в церковном опыте было всё, что я переживал, переживаю, о чём я даже ещё не знаю, какие-то духовные высоты, которых я не достиг, какие-то ситуации, которые у меня не случались. В церковных молитвах уже всё это есть, причём в поэтически гениальном виде и коротко, как бы веками отточено. Просто нелепо это игнорировать. Так же, как в любом деле нелепо игнорировать опыт предшествующих поколений, нелепо отказываться от советов родителей по поводу жизненных умений, например, по поводу того, как планировать бюджет и так далее.

В науке вообще невозможно писать научную статью и не изучить полностью опыт предшественников, которые об этом уже писали. Если этого нет, твою публикацию просто не примут.

И хорошие художники, за редким исключением, основывают свое творчество на предшествующем опыте. Многие сначала проходят курс академической живописи, как Пикассо. А потом уже начинаются какие-то свои периоды.

И так во всём. От шарикоподшипникового завода до Литургии. Вообще, церковно-молитвенная жизнь похожа на раковину. Где есть Ветхозаветная псалтирь, песнь трёх отроков из Книги Даниила, вокруг которой церковные поколения наращивают литургические слои. В том числе, и наша личная молитва — тоже всего лишь ещё один слой на этой гигантской ракушке церковности.

Анна Ершова для портала Азбука.ру

Благодарим за расшифровку интервью Елену Косенкову

Фото Артема Гордеева и Станислава Марченко (на обложке)