«Мужик Андрей Враль». К 250-летию со дня гибели святителя Арсения (Мацеевича)

Последняя зима (1771/1772 г.) в жизни «злокозненного преступника» по кличке «Андрей Враль» была особо тяжкой: холод сковал всё пространство его неотапливаемого каземата. Стараясь согреться, он лежал на скамье, укрывшись своим длинным мужицким тулупом. Единственные друзья, крысы, его давно не боялись: скользя по обледенелому полу, они стремились юркнуть под полы тулупа. Старший товарищ не обращал на них внимания: чувствуя, как силы уходят, он перебирал в уме многоразличные события своей жизни, пришедшейся на первый век Российской Империи, названный «веком женщин». Остановимся лишь на важнейших.

От Киева до Ледовитого океана

Александр Иванович Мацеевич (1697, г. Владимир-Волынский – 28.02.1772, Ревель (Таллин)[1]), как звали нашего героя в миру, родился в семье священника. Учился в школе родного города, затем во Львове и Киевской академии, рано проявив способности преподавателя, полемиста и педагога. Это привлекало к нему внимание архиереев разных епархий, и потому география служения молодого монаха (с 1716 года), иеродиакона (1717) и иеромонаха (рукоположен в 1723 году в Святой Софии Киевской) весьма обширна – вплоть до Тобольска и Соловецкого монастыря.

Это не предел. В состав Великой Северной экспедиции (1733–1743), которой руководил командор Витус Беринг, требовался «ученый иеромонах». Отец Арсений согласился на эту должность и принял участие в четырех экспедициях (1734–1737 г.), во время которых было нанесено на карту и описано почти всё северное побережье Сибири. Увы! Из-за приобретённой цинги, мучившей его затем до конца жизни, пришлось уволиться от морской службы. С 1737 года ему было приказано находиться при Вологодском епископе Амвросии (Юшкевиче). Это событие стало провиденциальным: учёные мужи сблизились, и Амвросий, ставший вскоре архиепископом Новгородским и Великолуцким и первоприсутствующим в Святейшем Синоде, покровительствовал Арсению по мере своих сил. Понятно, что ближайшие годы его жизни были связаны с Санкт-Петербургом, где он преподавал в Академической гимназии, и отчасти с Новгородом.

Всё-таки «крайняя судия»

После смерти Анны Иоанновны (17 октября 1740) и свержения ненавистного временщика немца Бирона (9 ноября 1740) события развивались стремительно. 15 марта 1741 года отец Арсений становится епископом Тобольским и Сибирским, но правит этой обширной кафедрой очень недолго и уже 10 февраля 1742 года выезжает из Тобольска в Москву на коронацию императрицы Елизаветы Петровны [2].

Во время коронации, 5 апреля 1742 года, произошло удивившее многих событие: архиепископ Амвросий (Юшкевич), возглавлявший торжества, подал императрице «мятежный» проект своего друга владыки Арсения о восстановлении Патриаршества – Записку «О благочестии церковном», которую он тоже подписал ради пущей важности. Это был первый в истории документ об упразднении синодальной формы правления Русской Церковью. Разумеется, эти владыки (более никто их не поддержал) хорошо знали, ктό был автором унизительной для Церкви реформы, но надеялись, что «славная дщерь Петрова» способна осознать и загладить грех своего отца (благородные люди судят по себе и имеют обыкновение думать о других лучше, чем те того заслуживают).

В Записке говорилось и об унизительной для архиерейского сана форме присяги императору как главе Церкви, особенно слов: «Исповедаю же с клятвою крайнего судию́ сея́ Коллегии (Синода) бы́ти Самую Всероссийскую мона́рхиню Государыню нашу всемилостивейшую». Взамен наивный иерарх предлагал такой текст: «Исповедаю же с клятвою Крайнего Судию и Законоположителя духовного сего церковного правительства бы́ти – Cамого Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, полномощного Главу Церкви и Великого Архиерея и Царя, надо всеми владычествующего и всем имущего посуди́ти – живым и мертвым». В пояснении он даже указал, что термин «крайний судия» в приложении к императору – это «излишнее ласкательство во унижение или отвержение Крайнего Судии – Самого Христа»!

Елизавета доклад приняла, но, разумеется, не отказалась от лестного права быть «крайним судиёй» Русской Церкви: всё осталось без изменений. При этом нельзя не отдать должное её «крайней» снисходительности по отношению к архиепископу Арсению, не только не подписавшему присягу, но и дерзко заявившему, что такая присяга не согласна «с верой в Главу Церкви Христа и более прилична присяге римскому папе»! Более того, указом императрицы от 28 мая 1742 года Арсений был назначен митрополитом Ростовским и Ярославским и членом Святейшего Синода. Вероятно, ей внушала уважение благородная евангельская прямота владыки, резко отличавшая его от придворных «дипломатов» (светских и церковных); она также помнила его отказ в кризисное время присягнуть Бирону. Императрица милостиво отпустила владыку Арсения в его новую епархию, а лист с переделанной присягой был положен под сукно и позднее сожжён.

В 1745 году скончался покровитель Арсения архиепископ Амвросий, что сказалось на его непростых отношениях с Синодом и знатью. Тем не менее, он пробыл на этой кафедре до 1763 года, многое сделав для улучшения богослужебного строя, церковного быта и просвещения в своей епархии. Именно он стал инициатором открытия мощей своего славного предшественника святителя Димитрия Ростовского (1752).

Между тем, логика развития взаимоотношений между Церковью и государством была неумолима, и та же «церкволюбивая монархиня» Елизавета указом 1757 года положила начало болезненному для Церкви процессу секуляризации церковных земель. По словам исследователя, «секуляризация явилась логическим следствием введения при Петре Великом государственной церковности, окончательно сложившейся в эпоху Екатерины» (Игорь Смолич). Размах реформы удивлял даже иноземцев. Так, прусский посланник докладывал на родину, что, узнав о грядущей национализации церковной недвижимости, русское духовенство подавало Петру III коллективную жалобу на столь «странный образ действий, которого нельзя было бы ожидать даже от басурманского правительства».

«Просветительница» и «фанатик»

Петр III вскоре был убит (6 июля 1762), и реализацию этого нового, европейски «просвещённого», принципа взаимоотношений Церкви и государства вскоре осуществила ярая поклонница Вольтера и Руссо немецкая княжна София Авгу́ста Фредери́ка А́нгальт-Це́рбстская из прусского Штеттина, ставшая у нас Екатериной Второй (1762 – 1796). Это стало величайшим гонением на Русскую Православную Церковь за всю историю её существования вплоть до 1917 года.

Императрица, считавшая, что религия – лишь «полезное орудие для управления народами», не была просто варваром или самодуром: ей двигала «благородная» цель – ввести «лапотную Россию» в лоно европейской цивилизации эпохи Просвещения с её «святыми отцами» и образом мысли и жизни. Оплакивая смерть «учителя» (Вольтера, 1778 г.), она с пафосом взывала к Мельхиору Гримму: «Дайте мне сто полных экземпляров произведений моего учителя, чтобы я могла их разместить повсюду. Хочу, чтобы они служили образцом, чтобы их изучали, чтобы выучивали наизусть, чтобы души питались ими; это образует граждан, гениев, героев и авторов; это разовьёт сто тысяч талантов, которые без того потеряются во мраке невежества». (В скобках замечу, что, по словам знакомого книговеда, изучавшего опись походной библиотеки Екатерины, где присутствует лишь обязательный минимум, там значился едва ли не «полный Вольтер» и книги других мыслителей и историков, но Библии в этом списке он не обнаружил…) Комментарии излишни.

Экономические реформы увязываются с попытками просвещения на базе новых ценностей. Зачем этому устаревшему громоздкому институту (Церкви), не способному «образовывать» граждан новой формации, такие богатства? На что они тратятся? Ведь не на издания книг Вольтера и Дидро, не на государственные нужды!

Указ о церковных владениях (26 февраля 1764 года) завершил многовековое противостояние Русской Церкви и государства. Из 954 действующих монастырей осталось 226 штатных и 161 заштатный. Основывать новые монастыри было запрещено; под запрет попали и все часовни (обычно стоявшие в памятных местах) как «рассадники суеверия». У Церкви изъяли 9 млн гектаров земли, которая накапливалась веками из добровольных пожертвований и обеспечивала возможность широкой благотворительности. (Историки замечают, что бόльшую часть монастырских угодий Екатерина раздарила своим фаворитам и сторонникам, поэтому ощутимой пользы, к чему апеллировали сторонники реформы, государственная казна не получила.) В результате этого разгрома Церковь лишилась даже возможности к самостоятельному существованию. (Интересно, что в Священной Римской империи сходную политику секуляризации и закрытия монастырей проводил в одно время с Екатериной император Иосиф II.) Окончательно определился и характер взаимоотношений Церкви и светского общества. Ещё в XIX веке дворянин, пожелавший стать священником, обращался за разрешением лично к императору: переход в замкнутое «поповское сословие» негласно считался «мезальянсом», недостойным благородного человека на службе государства.

Но судьба митрополита Арсения уже была решена. На коронацию императрицы (22 сентября 1762) его, члена Синода, демонстративно не пригласили. Екатерина спешила поставить Церковь «на место» и, захватив власть (28 июня 1762), сразу же издала манифесты (от 12 августа и 29 ноября) об описи церковных и монастырских владений. Владыка Арсений выступил с резким осуждением этих шагов, направив в Синод два «доношения», в которых отстаивал неприкосновенность церковного достояния. В пример он приводил не только древнерусских князей, но и татарских ханов-язычников, не дерзавших отнимать церковные владения у своих русских подданных.

Дальше – больше. В Неделю Торжества Православия 9 февраля 1763 года он совершил с собором ростовского духовенства праздничное богослужение с традиционным анафематствованием еретиков и врагов Церкви, внеся в текст дополнение: «Вси насильствующии и обидящии святии Божии церкви и монастыри, отнимающе у них… имения… я́ко крайние врази́ Божии, да будут прόкляти»! После этого, по выражению Николая Лескова, для митрополита Арсения «кончилась жизнь, началось житие».

Владыку арестовали и, «под крепкою стражею», как государственного преступника, доставили к императрице. Но разговор в присутствии её фаворита Григория Орлова и других сановников не получился. Митрополит был спокоен и пытался объяснить своё поведение лишь заботой о благе Церкви, о котором должна радеть и сама Государыня как её «глава». Резонные аргументы были восприняты как небывалая дерзость: императрица зажала себе уши, а апологету «закля́пили рот».

В тот же день, 14 апреля 1763 года, состоялся суд Синода. Отвечая на поставленные вопросы, Арсений заявил: «В доношении своем 6 марта ничего к оскорблению Ея Императорского Величества быть не уповал, а все то писал по ревности и совести, чтобы не быть двоедушным». Коллеги опального митрополита, хорошо усвоившие придворные «правила игры», присудили извергнуть его из архиерейского сана, расстричь из монашества, а затем предать суду светскому, согласно которому «оскорбителя Ея Величества» ждали пытки на дыбе и казнь. Демонстрируя своё «человеколюбие», императрица избавила Арсения от светского суда, оставив за ним монашеское звание, и повелела сослать на вечное поселение в отдалённый Николо-Корельский монастырь. Об этом она написала во Францию своему учителю: я пощадила этого «фанатика».

Но полностью изолировать непримиримого Владыку не удалось: его апологии с осуждением антицерковной имперской политики расходились в копиях по стране, народ почитал его мучеником за веру, монастырская братия, считая его низложение несправедливым, подходила к нему под благословение и даже позволяла совершать Литургию архиерейским чином.

Что ж, «зло» надо было окончательно «пресечь». Новый суд 1867 года признал Арсения государственным преступником, подлежащим лишению монашеского чина и низведению в крестьянское сословие с шутовским именем «некотораго мужика Андрея Враля». В остроумии ученице Вольтера не откажешь! 29 декабря 1767 года в Архангельской губернской канцелярии над Арсением совершили чин расстрижения, одели в «мужичье платье», спешно посадили в закрытую кибитку, и уже 8 января следующего года он был помещён в каземат Ревельской крепости – клетушку, почти равную могиле (2 на 3 м).

Согласно преданию, дорогу сопровождали чудесные знамения. Одно из них произошло ночью в Ростове, кафедральном городе митрополита Арсения. С монастырской колокольни вдруг раздался приветствующий архиерея звон. Встревоженный офицер охраны, подозревая провокацию, бросился в монастырь. Удивлённые сторожа указали на запертую колокольню. Нет, никто не звонил! Разумеется, маршрут передвижения арестантской кибитки держался в строгой тайне, и о проезде владыки Арсения через Ростов никто не знал. В это же время некоторые видели ярко освещённый собор и благословляющего народ митрополита в архиерейских ризах.

Осторожная Екатерина II не желала сделать из митрополита Арсения всенародного мученика и решила упрятать его на окраине империи так, чтобы народ вскоре забыл о самом его существовании. Инструкция коменданту крепости предписывала не допускать никого на свидания с арестантом, «чтобы сей великий лицемер не привел и других к несчастью». Общение с духовенством сводилось к одному случаю: «Попа при смертном часе до него с потребою, взяв с попа подписку под смертной казнью, что не скажет о нем никому» (личная приписка Екатерины). Императрица велела посылать лично ей ежемесячные (!) доклады с описанием поведения заключённого.

Всё же светильник трудно держать под спудом, и в период, когда содержанием Арсения заведовали русские офицеры (1769 – 1771), тюремный режим негласно нарушался: к заключённому допускали русских жителей, выдавали свечи и книги; кормили хорошо. Когда об этом стало известно в столице, то последовало третье, секретное, судебное дело (материал был уничтожен). Русскую охрану заменили на иноземцев, не знающих даже истинного имени узника, который с 1771 года был заживо погребён в своей камере: дверь заложили кирпичом, оставив лишь окошко для подачи пищи.

Ненависть императрицы к митрополиту возрастала, и она изыскивала новые способы, чтобы утяжелить положение узника. Ранее его камера отапливалась; теперь об этом никто не думал. Екатерина писала новому коменданту тюрьмы: «У вас в крепкой клетке есть важная птичка, береги, чтобы не улетела. Надеюсь, не подведешь себя под большой ответ… Народ его очень почитает исстари и привык его считать святым, а он больше ничего, как превеликий плут и лицемер». Один ревельский чиновник так говорил об условиях содержания владыки: «Темница до самой смерти его уже не отворялась; было пресечено всякое сообщение с посторонними, а наконец стали отказывать ему не только в одежде, но даже и в пище». Вероятно, дипломатичная императрица, устав быть негласным надзирателем, решила таким способом сократить ему «срок заключения»?

В феврале 1772 года митрополит Арсений, почувствовав, что «конец приближается», потребовал священника. Дверь разобрали, но священник, войдя в камеру, выбежал в страхе и воскликнул: «Вы мне сказали, что надо исповедать и приобщить преступника, а передо мной стоит на коленях архипастырь в полном облачении»! Офицер вошел туда со священником, но увидел лишь лежащего на скамье измождённого узника в арестантском рубище.

Минуло два дня. Владыка приподнялся, перекрестился, откинулся на скамью и замер, сложив руки на груди. Крысы тревожно вытянулись во фрунт, почувствовав, что греться им больше не с кем.

Страдалец преставился 28 февраля (10 марта) 1772 года. (Церковная память в XX—XXI веках: 28.II(13.III) в простом году и 28.II(12.III) в високосном.) Вечером того же дня он был погребен как мирянин у северной стены деревянной Никольской церкви. На стене каземата до начала XX века сохранялась выцарапанная Арсением надпись: «Бла́го мне, я́ко смирил мя еси́».

Прошло полтора столетия, и Российская Православная Церковь, вернувшая себе патриаршее возглавление, восстановила мученика в архиерейском достоинстве (на последней сессии Поместного Собора, 15/28 июня 1918 года). Наконец, определением Архиерейского Собора Русской Православной Церкви от 13 – 16 августа 2000 года митрополит Арсений, «принявший мученическую смерть за Христа и Его Церковь», был причислен к лику святых в ранге священномученика. Справедливость восторжествовала (как и в случае с Максимом Греком), и ждать пришлось не так уж долго – всего два с половиной столетия.

Примечания

[1] Здесь и далее (до предпоследнего абзаца) даты указываются только по юлианскому календарю (старому стилю).

[2] Во время чина коронации произошло неслыханное доселе событие: Елизавета Петровна стала первым в истории монархом, короновавшим самого себя! Это было полной неожиданностью для архиепископа Амвросия, уже намеревавшегося возложить на неё корону, и всех присутствующих. Продуманный и демонстративный акт в русле новых отношений Церкви и государства. См.: Рубан Ю. «Весёлая царица» (К 250-летию со дня кончины Елизаветы Петровны) // Бренное и вечное. Человек в пространстве российской государственности: мифология, идеология, социокультурная практика: Материалы Всерос. Науч. конфер. 13–14 декабря 2011 г. / Редкол. А. П. Донченко и др. – Великий Новгород: изд. НовГУ, 2012. – С. 264–267.

Литература

Карташев А. В. Очерки по истории Русской Церкви. Том II. – СПб., 2004.

Смолич И. Русское монашество. Возникновение, развитие и сущность (988–1917). М., 1999.

Успенский Б. А. Литургический статус царя в Русской Церкви: Приобщение Святым Тайнам (Историко-литургический этюд) // Ученые Записки Российского Православного университета ап. Иоанна Богослова. Вып. 2. – М., 1996. – С. 130–170.

Успенский Б. А. Царь и патриарх: харизма власти в России (Византийская модель и её русское переосмысление). – М.: Школа «Языки русской культуры», 1998.

Подробные библиографические указания см. в указанных работах и соответствующих статьях Православной энциклопедии и других справочных изданиях.