Протоиерей Владимир Хулап комментирует Литургию оглашенных
КОММЕНТАРИИ ЛИТУРГИЧЕСКИЕ (μυσταγωγίαι) – мистагогии, толкования богослужебных чинов с помощью многоуровневого святоотеческого метода эгзегезиса Священного Писания.
Мистагогия, систематически развернутая в IV в. для нужд оглашения и впервые экстенсивно приложенная к Евхаристии Феодором Мопсуестским в Гом. 15–16 (Les homélies catéchétiques de Théodore de Mopsueste / TONNEAU R., DEVREESSE R. (ed.) // ST. Città del Vaticano, 1949. № 145. P. 461–605) и Псевдо-Дионисием Ареопагитом в «Церковной иерархии» (PG 3:369–569), достигает зрелости в византийских комментариях Максима Исповедника, патр. Германа I, «Протеории» (PG 140:417–68) ок. 1085–1095 гг. (ср. DARROUZÈS J. // REB. 1974. № 32. P. 199–203), литургическом комментарии XII в., ошибочно приписываемом Софронию Иерусалимскому (PG 87:3981–4001), творениях Николая Кавасилы и Симеона Солунского.
Отличные друг от друга методы толкования были унаследованы от двух школ патристического эгзегезиса, Александрийской и Антиохийской.
Для аллегорического метода Александрийской школы (Дионисий, Максим, до некоторой степени Симеон) созерцание (теория) богослужебных чинов укрепляет в душе веру в существование невидимого мира. Здесь аналогия превалирует над библейской типологией, и литургия становится аллегорией взлета души от греха к божественному приобщению
через процесс очищения, совершаемый посредством обрядов. Александрийская мистагогическая парадигма оставляла мало места спасительному посредничеству Иисуса Христа через его земную жизнь, смерть и воскресение.
В отличие от Александрии мистагогический подход Антиохийской школы более внимателен к истории, чем к теории, подчеркивает взаимосвязь между богослужебными обрядами и историческими спасительными деяниями Иисуса Христа, которому посвящены обряды «подражания» (μίμησις: Кирилл Иерусалимский) и «воспоминания» (ἀνάμνησις: Златоуст). Для Антиохии характерно восприятие богослужения как приближения и предвкушения небесного прославления.
Патр. Герман I соединил оба метода и добавил более буквальную антиохийскую мистагогию к александрийскому наследию ПсевдоДионисия, пришедшего в византийское предание через Максима Исповедника. Поэтому для свт. Германа храм не только, как для Максима, «небо на земле, где Бог небесный обитает и движется», но также «изображает распятие и погребение и воскресение Христово (GERMANOS § 1). ВЕЛИКИЙ ВХОД не только показывает «вход всех святых и праведных, предшествуемых херувимскими силами и ангельскими чинами, … но также подражание погребению Христову (§ 37). Этот синтез достиг классического выражения в более обширном и полном комментарии Николая Кавасилы, представлявшем собой возвращение к уравновешенному методу Германа после несколько гипертрофированного аллегорического историзма «Протеории».
BORNERT R. Les commentaires byzantins de la Divine Liturgie du VII-e au XV-e siècle // AOC. Paris, 1966. № 9. SCHULZ H.-J. Die byzantinische Liturgie. Vom Werden ihrer Symbolgestalt // Sophia. Freiburg/B., 1964. № 5. TAFT R. F. Liturgy in Byzantium and Beyond // VCSS CS493. Aldershot, 1995. ODB 488–489.