Глава 1-я, в которой настоятель собора протоиерей Александр Сорокин вспоминает историю знакомства с отцом Зиноном и рассказывает о его долгом пути к устроению нижнего храма Феодоровского собора и связанных с этим событиях.
Однако пробыть в Мирожском монастыре отцу Зинону суждено было недолго – всего до декабря 1996 года. В 1996 году он был вынужден покинуть уже достаточно обжитое и приспособленное под иконописные нужды место, в которое были вложены значительные средства и силы. Пришлось испытать на себе даже каноническое прещение. Столь суровым стал результат конфликта с местным церковным руководством, разгоревшегося в связи с визитом очередных гостей, на этот раз итальянских католиков, которым отец архимандрит разрешил совершить латинскую службу в еще не освященном храме первомученика архидиакона Стефана.
Храм святого первомученика архидиакона Стефана в Мирожском монастыре в Пскове. 1995 г. Фото Сергея Земскова
Не будем вдаваться в богословско-канонические и субъективно-человеческие аспекты этого довольно резонансного в то время скандала, скажем лишь, что в нем отчетливо проявилась очевидная и давным-давно всем известная абсурдность положения с так называемым «разделением Церквей»: с одной стороны, взаимное официальное признание действительности всех Таинств (в том числе Крещения, Евхаристии, Священства), а с другой стороны, каноническая невозможность евхаристического общения (причащения от одной чаши за Литургией) православных и католиков.
Печальная история изгнания отца Зинона из Мирожского монастыря привела к странному парадоксу, хорошо характеризующему положение, в котором знаменитый мастер продолжает творить до сих пор и которое, как оказалось, стало наиболее благоприятным режимом для его творчества. Будучи выведенным за штат из клира Русской Православной Церкви и даже запрещенным в священнослужении (в 2001 году Патриарх Алексий II, то есть сам Предстоятель Церкви, снял запрет), отец Зинон должен был для начала искать место для жилья с минимально необходимыми условиями для работы «по специальности». Долго не думая, изгнанник приобрел на скопленные сбережения участок земли на окраине захолустной деревни Гверстонь в 30 километрах от Пскова. Помню, как, в очередной раз приехав в Мирожский монастырь и еще не зная о том, что настоятель уже покинул стены оного, я долго не мог запомнить странное, насыщенное контрастными согласными название псковской деревушки – его нам сообщил оставшийся в монастыре, кажется, какой-то смотритель музея. Для моего иностранного друга – отца Фомы из Шевтоньского монастыря в Бельгии, который приехал вместе со мною, название Гверстонь было и вовсе непроизносимым, хотя оно удивительным образом перекликалось с Шевтонь.
Конечно, ни до какой Гверстони мы тогда не добрались…
Важно отметить, что, оказавшись в таком «подвешенном» положении, отец Зинон ни на минуту не думал ни о каком расколе или уходе в какую-нибудь альтернативную юрисдикцию.
Впрочем, «подвешенным» положение отца Зинона в то время считать было бы не совсем правильно. Здесь-то и стоит досказать мысль о вышеозначенном парадоксе: потеряв формальную каноническую связь с какой бы то ни было церковной структурой, отец Зинон остался верным членом Церкви, священником, иконописцем, круг общения которого стремительно расширялся, несмотря на вопиющую захолустность места пребывания. До сих пор отец Зинон частенько то ли в шутку, то ли всерьез любит называть Псковского владыку своим великим благодетелем, даровавшим главное, о чем только может мечтать творческий человек, – свободу.