Глава 1-я, в которой настоятель собора протоиерей Александр Сорокин вспоминает историю знакомства с отцом Зиноном и рассказывает о его долгом пути к устроению нижнего храма Феодоровского собора и связанных с этим событиях.
Как уже было сказано, наши контакты были достаточно регулярными, и я имел основания видеть в отце Зиноне своего единомышленника. Однако за все описанные первые годы общения у меня не случилось ни одного серьезного повода просить его написать («заказать») какую-либо икону. Просить просто «для себя» было как-то неуместно и не очень понятно, зачем. Храм, где я служил вместе с приходом Феодоровской иконы Божией Матери все годы, пока не был возвращен и отреставрирован Феодоровский собор, – часовня Новомучеников и Исповедников Российских – был полностью оформлен и укомплектован иконами в соответствии с определенным замыслом, не нуждаясь ни в чьем дополнении. Приходская жизнь молодой общины успешно налаживалась в небольшом ареале храма Новомучеников – на неприглядном дворе у заводского забора.
Что касается собора Феодоровской иконы Божией Матери, то за несколько лет, прошедших с момента освящения часовни Новомучеников в 1998 году, мы настолько свыклись с мыслью о невозможности хоть когда-то выцарапать его из лап пресловутого молокозавода, который находился в его помещениях, что случившаяся летом 2005 года передача епархии искалеченного и громадного в сравнении с часовней храма в первые дни воспринималась как гром среди ясного неба. Уже много сказано и написано о том, как первая оторопь быстро сменилась энтузиазмом, с каким прихожане набросились на упраздненный молокозавод в желании вдохнуть новую жизнь в обесчещенные, оскверненные и убитые пространства собора. Но это не главное. Главное же – ощущение, от которого было невозможно избавиться, или убеждение, которое разделяло большинство, если не все, кто оказывался хотя бы поблизости, состояло в том, что реставрация собора не то что бы в былом великолепии, а хотя бы в мало-мальски приличном для Церкви виде есть дело совершенно фантастическое и нереальное, по крайне мере, в обозримом будущем. Настолько непоправимыми, необратимыми казались изменения, постигшие храм в результате его «служения» промышленным целям в течение целых семидесяти лет. В лучшем случае перспектива возрождения храма представлялась как долгая, трудная, шаг за шагом борьба хотя бы за сохранение здания и препятствование его дальнейшему разрушению.
-
- Состояние Феодоровского собора накануне возвращения Церкви
Состояние Феодоровского собора накануне возвращения Церкви
И тем не менее, в этой ситуации мы делали, что могли: вымыли, вычистили ряд помещений, где разместили все, что посчитали нужным, – от воскресной школы и места для чаепитий до административных и складских нужд прихода.
Первые труды прихожан в возвращенных помещениях Феодоровского собора
Были даже отремонтированы два больших помещения на третьем этаже (спасибо благотворителям!). А главное – привели в порядок вместительное пространство второго этажа, где на заводских стенах, покрытых кафельной плиткой, повесили иконы, на полу постелили ковры и наладили регулярные богослужения. Получился храм.
28 августа 2005 года. Первая литургия в возвращенном храме
2006 год. Воскресная литургия в возвращенном храме до реставрации
Ситуация резко изменилась в конце 2006 года, когда реставрация храма была провозглашена делом первостепенной важности как для государства, так и для партии власти – в обоих случаях в лице Бориса Грызлова, одновременно Председателя Государственной Думы РФ и лидера единороссов.
15 ноября 2006 года. Встреча Митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Владимира с Борисом Грызловым. Фото Юрия Костыгова
Работы начались и быстро набрали внушительный темп уже летом 2007 года.
Многие люди, в том числе мы, члены прихода – как непосредственные участники, так и в большинстве своем сторонние наблюдатели – едва-едва мысленно поспевали за скоростью работ. Не побоимся ложного пафоса, храм с головокружительной стремительностью воскресал из небытия к полноценному, по последнему слову техники бытию.
Помню, как я не поверил своим ушам, когда всего полгода спустя после начала реставрации – к тому моменту был уже выполнен первый, предварительный этап по удалению из собора огромного количества заводских этажей, пристроек и надстроек, – один из руководителей реставрации сказал мне, что они намерены в следующем, 2009 году восстановить все купола собора. В первый момент я воспринял это если не как шутку, то как настороживший меня самонадеянный молодецкий задор. А всякие разговоры об убранстве собора в лучшем случае ассоциировались с утраченными ценностями, о которых свидетельствовали старые фотографии, сохранившиеся в довольно большом количестве в архивах. Мысленный взор был как бы по инерции безнадежно обращен в прошлое. Будущее же представлялось туманным, фантастичным и несбыточным.
Имело значение и множество примеров того, как большое дело, бодро начавшись, вскоре переходит в фазу вялотекущего многолетнего процесса – в первую очередь, по причине недостаточного и нестабильного финансирования. К тому же, даже при таких высоких темпах предстоял колоссальный объем работ капитально-строительного характера, который занял целых три года.
И все же именно при таких темпах, которые за прошедшие годы реставрации ни разу не снизились, рано или поздно должна была зайти речь о наполнении храма. Так, в 2010 году, опять-таки как-то неожиданно и сразу, встал вопрос о том, каким быть внутреннему храмовому пространству Феодоровского собора. Точнее, двух его храмов – верхнего и нижнего.
И как бы там ни было, об отце Зиноне в смысле его участия в реставрации Феодоровского собора в тот момент я все еще всерьез не думал. Прежде всего потому, что не представлялось возможным, как ему оказаться в Петербурге, да еще надолго, как того потребовала бы серьезная работа. Но серьезнее была другая трудность: где – и географически, и в смысле своих, так сказать, «церковных координат» – в тот момент находился сам отец Зинон.