Глава 1-я, в которой настоятель собора протоиерей Александр Сорокин вспоминает историю знакомства с отцом Зиноном и рассказывает о его долгом пути к устроению нижнего храма Феодоровского собора и связанных с этим событиях.
Уникальный шанс
Между тем темпы реставрации не позволяли расслабляться и откладывать на потом проекты обустройства храма. Вопрос был слишком серьезен, чтобы позволить его скомкать и второпях решать в последний момент. В ближайшее время после неутешительной встречи на Афоне предстояло всерьез заняться его проработкой – сначала концептуально, а затем более конкретно и детально. Не буду подробно рассказывать о встречах и собеседованиях с различными специалистами в области церковного искусства, иконописцами, архитекторами, мозаичистами и другими мастерами. В конце концов возникла даже идея учредить архитектурно-художественный совет для выработки подробной концепции убранства нижнего и верхнего храмов. Мы составили устав и сформулировали задачи совета. Однако всем этим начинаниям не суждено было прижиться.
Единственный эпизод, о котором стоит рассказать подробнее, – это проведенный внутри прихода и даже вынесенный на, пожалуй, единственное заседание выше упомянутого архитектурно-художественного совета конкурс на лучший проект убранства нижнего храма. Здесь надо подчеркнуть одно важное и необычайное обстоятельство, которое вообще следует считать одним из тех благодатных даров, которыми нас иногда «балуют» Небеса.
Дело в том, что ситуация с реставрацией нижнего и верхнего храмов Феодоровского собора была диаметрально различна. Так, по верхнему храму все было ясно с самого начала: наличие хороших фотографий иконостаса и чертежей, сохранившихся в архивах, доступ к значительному числу икон, находящихся в Государственном музее истории религии, – все это однозначно определяло задачу реставрации как точное воссоздание всего, что было, включая знаменитое паникадило в виде царской короны – шапки большого наряда царя Михаила Феодоровича Романова. Разгоревшуюся чуть позже дискуссию между архитекторами и попечителями, с одной стороны, и мною, с другой, по поводу целесообразности этих работ пришлось прекратить, сосредоточив главные творческие усилия на нижнем храме.
«Дар» Небес в этом случае состоял в том, что в нижнем храме можно было творить с чистого листа. Причина вообще-то была трагична – начавшаяся в 1914 году война, а затем перевернувшая жизнь страны революция не позволили довести дело создания храма до конца. Наш главный архитектор проекта реставрации Михаил Дмитриевич Киселев ответственно заверил меня, что все доступные архивы исследованы и нигде не найдено чертежей убранства нижнего храма (см. приложение 3). Нашли, правда, эскиз Сергея Чехонина – художника, который трудился в Феодоровском соборе, в том числе над майоликовой иконой на фасаде, – с предположением, что это эскиз алтарной преграды как раз нижнего храма, но прямых указаний, что это именно так, не было. Не удалось обнаружить и сведений о том, что фабрика мраморных и гранитных изделий Н. А. Захарова, изготовлявшая в 1917 году алтарную преграду нижнего храма, выполнила заказ. В то же время в журналах Строительного комитета имеются записи, отражающие общие пожелания и намерения по поводу того, каким хотелось бы им видеть нижний храм.
Запись в журнале Строительного комитета 1917 года
– Перед нами открывается свобода творчества, – обрадовал меня Михаил Дмитриевич, – но при этом необходимо учесть пожелания Строительного комитета и сохранить задуманный первостроителями архитектурный образ нижнего храма.
Это была радостная новость, вместе с которой возникала и большая ответственность: как не промахнуться с выбором в этой откуда ни возьмись дарованной свободе? Как не дать себе увлечься чем-то, что на выходе окажется провалом и неудачей или, в лучшем случае, очередной банальностью, безвкусицей или какой-нибудь нелепицей? В поисках верного решения необходимо было сразу определиться в «точках опоры». К таковым я относил не только выше упомянутое пожелание Строительного комитета, отраженное в отчете 1917 года, но и необычный опыт, пережитый всем нашим приходом во время богослужений в стенах молокозавода после его возращения Церкви и до начала реставрации собора – опыт очень недолгий, продлившийся в течение каких-то полутора лет, с зимы 2006 до конца лета 2007 года.
Мы тогда совершали службы в отсутствии привычного храмового антуража и прежде всего иконостаса, когда посреди, казалось бы, явно нехрамового пространства собирается Церковь в лице верующих во главе со своим предстоятелем вокруг антиминса, и совершается Таинство Благодарения – Евхаристия.
Фотогалерея: Храм на 2-м этаже Феодоровского собора до начала реставрации
Помнится, в одной из проповедей того времени я говорил о том, что есть своя трагическая правда в разрушении храмов: хотя с эстетической и духовной точек зрения разрушение храма – это безусловное зло, но такова цена за то, чтобы Церковь смогла увидеть саму себя – не в виде предметов, пусть и имеющих богослужебное назначение, а в лице живых верующих людей… Таким образом, на наших глазах сходились, встречались глубочайшая древность, к которой апеллировал Строительный комитет 100 лет назад, и современная нужда Церкви в обновлении жизни.
К этим принципам, по сути дела, и сводились условия конкурса на лучший эскизный проект внутреннего убранства нижнего храма (см. приложение 2), а именно алтарной его части, который был объявлен мною в начале 2009 года и в котором мог принять участие любой желающий иконописец или церковный архитектор (а теоретически и любой человек). Полушутя и для краткости я формулировал эти условия двумя пунктами. Пункт первый: иконостас должен быть; пункт второй: иконостаса быть не должно.
В конкурсе приняли участие как иконописцы нашего прихода, так и другие мастера, и даже один претендент из Москвы – всего шесть человек. Рассматривали мы их предложения и на довольно многолюдном собрании архитектурно-художественного совета 13 февраля 2009 года, и в достаточно широком приходском кругу. В конце концов, я даже устроил голосование, когда свое предпочтение тому или иному проекту мог высказать любой прихожанин. Для этого были напечатаны бюллетени с перечнем всех проектов, и любой желающий мог, взяв бюллетень и поставив «галочку» напротив одного из них, опустить в урну для голосования – все как на «честных выборах». Наибольшее, но почти равное число голосов набрали два проекта – оба принадлежали иконописцам – членам нашего прихода Филиппу Давыдову и Жанне Сабининой. При этом, во многом разнясь, они как будто «дышали» одним и тем же, в принципе верным предчувствием – ощущалось, что «наши люди» лучше всего поняли, чего хотят от них приход и настоятель. Но лично меня не покидало ощущение, что мы вроде как где-то около, но не совсем у цели. Попросту говоря, я не был до конца удовлетворен ни одним из двух проектов.
Напомню, что это было время, когда вопрос об участии отца Зинона после трех неудачных попыток его привлечь, из которых последняя была сделана лично, с заездом не куда-нибудь, а на Афон! – был «окончательно» закрыт. Об отце Зиноне надо было забыть.
Муки выбора (мои муки, естественно) тянулись несколько недель – я ощущал себя под непосильной ношей ответственности. Это было грустное ощущение, но решать все же было надо, так как время уходило. Все острее возникало чувство, что мы упускаем уникальный шанс сделать что-то действительно стоящее. Как сказал тогда один из наших священников, отец Димитрий Сизоненко, нужно не просто соорудить что-то красивое для нижнего храма, а «всего-навсего» увидеть, распознать в его самобытном пространстве то единственно возможное наполнение, которое будет для него родным и естественным. Но как и кто это может увидеть, разглядеть? Где взять такого «прозорливца»?
Продолжение следует.